Просто мать успела раньше.
Клюв вцепился спящему в горло. Рука Гипподамии не дрогнула — кровь хлынула ручьем. Малыш, еще во власти сна, забился рыбой, пойманной в сеть. Тело откликнулось быстрей рассудка, сгорая от неуемной жажды жизни. И последняя судорога — это юркая рыбка нырнула в сердце. Рыбка из бронзы, с острыми зубками. Был у нимфы сын, и нет.
Дело сделано.
— Мать! Что ты натворила?
— Зачем?!
Казалось, ножи обернулись людьми. Как сыновья нашли Гипподамию, как успели к еще теплому телу сводного брата — это осталось тайной, но вот они, Атрей с Фиестом. Стоят плечом к плечу, ее мальчики, и гримаса ужаса не способна исказить прелесть их лиц.
— Ради вас, — сказала Гипподамия.
— Отец убьет тебя!
— Пусть убивает, — Гипподамия расхохоталась. Впору было поверить, что ей напророчили не гибель, а сундук золота. — Заберите ножи, мне они больше не нужны.
И пошла прочь, прекрасная, как в годы юности.
— Это сделали мы, — после долгого молчания произнес Атрей. — Ты понял?
— Да, — согласился Фиест. — Мы.
— Бери тело. Надо бросить его в колодец.
— Хорошо. Куда бежим, брат?
— В Микены.
5
— Хорошо, если так, — буркнул Алкей.
В голосе хромца не было особого доверия. Сказал, чтоб прервать молчание, повисшее в зале. А про себя отметил: средний брат не стал укорять Сфенела за «доверие к сплетням». Еще бы: этот слух делал из Пелопидов героев — вступились за мать, взяв вину на себя. Таких не очищать — чествовать надо!
— Вот увидишь, — развивал успех Электрион, зачерпнув вина из кратера, — они нам еще пригодятся. Времена смутные, каждое копье на счету. А настоящих героев в Арголиде, сам знаешь — раз, два… Собственно, «раз» — и все. Вон, в углу сидит, отмалчивается. Встань, герой, покажись нам.
Мрак за колонной шевельнулся, обретая вид человеческой фигуры. Четыре шага из тьмы к свету: казалось, тень восстает из глубин Аида — с каждым шагом наполняясь жизнью.
— Радуйся, Амфитрион Персеид!
— И ты радуйся, дядя…
Встав в центре светового пятна от лампад, Амфитрион отметил, что дядя приветствовал его с умыслом — не Алкида, сына Алкея, но Персеида, потомка Убийцы Горгоны. Вровень с собой поставил! Усмехнувшись хитрому повороту дел, он шутливо крутнулся на пятках — любуйтесь, не жалко! Отцова стать, без груза лет и хромоты. Таким мог бы быть Алкей в молодости, если б не проклятая болезнь. Дедов прищур — только в отличие от покойного Персея, Амфитрион глядел в глаза собеседнику, а не поверх его правого плеча. Взгляд деда был взглядом смерти. Из глаз внука смотрел опасный, уверенный в себе хищник. Кудри и борода Амфитриона в сумраке мегарона отливали черной бронзой. Поди догадайся, какого они цвета на деле: каштанового? темно-русого? Широкий боевой пояс с бляхами из меди перетягивал хитон чуть выше бедер. На мускулистых ногах вместо сандалий — воинские эмбаты. Только что из похода вернулся? Или просто привык за долгие месяцы, сросся, как со второй кожей?
— Красавец! Гордись сыном, Алкей! Один он у тебя, зато орел…
Намек микенского ванакта был прозрачней воды в горном ручье. «Твой сын, брат, в отличие от тебя, герой. Но он один. А герой не должен быть один. Случись что, не приведи Зевс — без наследников останешься. У меня же — восьмерка законных, да еще приблудыш от рабыни. И повоевать есть кому, и у троноса постоять…»
— …Персеид! — продолжал восторгаться Электрион. — Не посрамил имя деда! Случись война — возглавишь войско, племянник? Ты ведь теперь лавагет[9], верно?
— Надо будет — возглавлю, дядя.
— Достойный ответ! Добычи много взял?
— Не жалуюсь. Завтра сам увидишь.
— Завтра я возвращаюсь в Микены, — Электрион развел руками. — Если с рассветом привезут, может, и увижу. Дела, знаешь ли… Кстати, что ты думаешь насчет беглых Пелопидов?
Вопрос был задан из чистой вежливости. Мнение «героя» на державных весах значило меньше перышка.
— На войне проще, дядя. Вот ты, вот враг. А тут… У меня нет ответа.
— Ты рассудителен не по годам. Война и политика — вино и уксус. Не спешишь судить о том, в чем не уверен? Это хорошо…