И крышка опустилась на котел.
Мужчины страдали. Они слонялись поодаль, стоически делая вид, что рыба их не интересует. Пища истинного героя — мясо. Хребтина вепря, полная жира. Нога оленя. Копченый окорок. Дрозд, наконец! Пестрый дрозд, которым так радостно похрустеть! Рыбу же пусть едят слабые женщины, чья участь — прялка и веретено. Вот пусть и едят! Они пусть едят, а мы, сцепив зубы, с мучительным презрением…
Стряпуха заглянула под крышку, хмыкнула с удовлетворением — и добавила ломтики сладкого перца, а также дольки агуроса [30]. Выждав, пока овощи дойдут, она деревянной ложкой, способной оглушить циклопа, принялась таскать лакомство из котла в особую корзинку. Масло текло на землю, привлекая псов. Мальчик палкой отгонял свору от ковриг ячменного хлеба. Ребенок, и тот знал: вкушая пищу без хлеба — навлекаешь на себя гнев богов.
Собравшись вокруг, женщины с любовью глядели на мальчика, и с обожанием — на стряпуху. Злость мужчин — изысканная пряность — придавала ожиданию остроты.
— У меня в отряде, — задумчиво сказал Амфитрион, вслушиваясь в бурчание предателя-живота, — дрался один лаконец. Помнится, он зашел в харчевню, дал хозяину рыбу, которую выклянчил в рыбачьем поселке, и велел состряпать ужин. Хозяин возразил, что рыба так просто не готовится. Нужно масло, хлеб… «Тупой чурбан! — вскричал лаконец. — Будь у меня хлеб и масло, стал бы я связываться с этой рыбой!»
Хохот дюжих глоток был ему ответом.
— Заслужил, — кивнула стряпуха. — Держи!
Не успел сын Алкея опомниться, как в руки ему ткнулась миска. Запах тушеной кефали ударил в ноздри. На краю миски, словно волей богов, возникла черствая корочка. Миг, и корка с успехом заменила ложку. Остальные, в чьем отряде не сражался языкатый лаконец, с завистью следили, как Амфитрион уплетает за обе щеки. Позор, читалось на мрачных лицах. Еда героя — мясо. Лишь предатель согласится променять геройство на рыбную похлебку. Вот ты бы променял? — взглядом обращался сосед к соседу, и с ужасом замечал: «Ага, и сразу же…»
— Так готовила моя кормилица, — стряпуха улыбнулась. — Ее привезли с Крита. Ты не боишься, что тебя сочтут бабой?
Нет, мотнул головой Амфитрион. Рот был слишком занят для ответа.
— Напрасно. Я бы, например, сочла.
«Из-за рыбы?» — спросил Амфитрион одними глазами.
— При чем тут рыба? Тот карасик, что растет у тебя… — стряпуха ткнула ложкой, разъясняя, где у сына Алкея растет карасик. — Ему рановато в плаванье.
Прикончив угощение, Амфитрион вернул миску.
— Твои братья называли карасика прыщом, — сказал он. — Копьем муравьишки.
— Чем еще?
— Заячьим хвостом. Карасик мне нравится больше. Полагаю, это у вас семейное.
— Талант аэда? — спросила Алкмена.
— Интерес вот к этому, — ответил Амфитрион.
И показал.
Табун фракийских жеребцов бросился бы в пропасть, услыхав ржание микенцев. Холм, на котором стоял дворец, содрогнулся. Облака в небе кинулись врассыпную. Из рыбоеда Амфитрион превратился в богоравного мстителя, отплатившего за попранную мужскую честь. Фыркали женщины. Брехали собаки. Утирал слезы малыш-хлебодар. И лишь Алкмена, дочь ванакта, сохраняла спокойствие.
— Неплохо, — согласилась она, когда шум стих. — Сегодня уже лучше. Полагаю, ночью у тебя просто съежился от страха. Еще кефали? Ты должен любить кефаль.
— Почему? — не понял Амфитрион.
— Я слышала, у тебя есть друг Кефал. Кефал Деионид, зять басилея Афин. Кто любит Кефала, тот любит и кефаль [31]. Пригласи своего друга к нам в Микены. Я угощу его рыбой-тезкой.
Не говоря ни слова, Амфитрион смотрел на девушку. Лицо его сделалось строгим, как на похоронах. Мало-помалу смолкли все вокруг. В тишине людям чудился странный звук: треск глиняных свистулек. Казалось, десятки игрушек выстроились в ряд с единственной целью — разлететься от ядра, пущенного из пращи. Кое-кто из микенцев даже завертел головой, ища пращника-невидимку.
— Ты не хочешь звать Кефала в гости? — удивилась Алкмена.
— Хочу. Очень хочу.
— Так в чем дело?
— Не могу. Мой друг Кефал похищен.
— Пиратами? Его продали в рабство?!
— Богиней, — вздохнул Амфитрион. — Его любят и холят. Но в гости…
Затаив дыхание, Алкмена ждала.
— Нет, — прозвучал ответ. — В гости его не отпустят.
Известие о похищении друга застало Амфитриона в Орее. На корабле, пришедшем из Афин, плыл кто-то из родни басилея Эрехтея. От него сын Алкея узнал, что в афинском дворце — траур. Носить черные одежды боялись — по живому-то! Но рыдания не смолкали, считай, больше года, и Прокрида, жена Кефала, с такой силой прижимала к себе маленького Аркесия, словно и ребенка могли отобрать безжалостные боги.
— Будь проклята, Эос, сестра Солнца и Луны!
Заря смеялась.
— Будь проклята, Эос, дочь Гипериона и Фейи!
Заря смеялась, выстилая пурпуром небо над Афинами.
— Будь проклята, Эос, погибель красавцев!
Ах, как весело смеялась над проклятиями богиня в шафранном пеплосе! Чужие мужья были для нее вином для пьяницы, золотом для скряги, жертвоприношением на алтарь страсти. Первым стал Арей, бог войны, муж пеннобедрой Афродиты. Этот пришел на ложе Эос доброй волей, пришел и ушел. Остальных пылкая богиня, презрев скромность, похищала из родного дома. А что? Иначе ведь откажут: жена, верность, прочие глупости! Вторым ее любовником стал охотник Орион, третьим — Клит-фессалиец, четвертым — Ганимед-троянец, пятым — бедный пастух Тифон… Для Тифона влюбленная Эос даже выпросила у Зевса бессмертие, забыв, впрочем, попросить и вечную молодость. Когда Тифон превратился в бессмертного старца, дряхлого и больного, Эос заперла несчастного на задворках своего дворца, предоставив слушать ее стоны под ласками очередного пленника. Иногда, в минуты душевной слабости, богиня подумывала обратить Тифона в сверчка, да все откладывала на потом.
Кефал пополнил ее собрание красавцев.
Он был настолько хорош в постели, что даже беспрерывное нытье любовника не раздражало Эос. Я хочу домой, бормотал он. Позже, милый, соглашалась Эос. Сперва так и вот так. Я люблю свою жену. Это правильно, дорогой. Ты — порядочный человек. Давай этак и растак. Я скучаю за сыном. О, ты — лучший в мире отец! Смотри, я повернулась к тебе спинкой. Я покончу с собой. Как, мое сокровище? Брошусь с террасы вниз головой. О, бросайся! Только обожди — я лягу внизу и приму должную позу. Я хочу домой! Как ты можешь говорить об этом, солнышко, если я беременна! Видишь, я родила тебе чудного мальчика Фаэтончика? Давай сделаем еще одного?
Я не люблю тебя, прибегал Кефал к последнему средству. И не надо, радовалась богиня. Моей любви хватит на двоих. На сотню, вздыхал измученный Кефал.
— Знаешь, — сказала Алкмена. — Не гуляй на рассвете.
— Почему? — изумился Амфитрион.
— Украдут еще…
Она не шутила. Закусив губу, дочь ванакта смотрела на него так, словно двор вымер в одночасье. Здесь не было ни единого человека, кроме них. Двое на всю Ойкумену — Уран и Гея, Девкалион и Пирра [32]. «Невесту тебе привезла! — из мглы прошлого крикнула Амфитриону сестра, сойдя с колесницы. — Дурачок! Своего счастья не понимаешь!» И эхом откликнулся вопль мальчишки, загородившего путь даймону-людоеду: «Отдай мою невесту!»
32
Уран и Гея — небо и земля. Родили титанов, циклопов, гекатонхейров и др.
Девкалион и Пирра — праведники, оставшиеся в живых после потопа. Построив ковчег по совету Прометея, на десятый день они причалили к горе Парнас — и возродили человечество.