– Очень хорошо. А теперь спустимся к завтраку и поедем дальше. И не забудьте, что вы не Карл Петер Ульрих владетельный герцог Гольштейн-Готторпский, а граф Дюкер.
Я слегка завис, услышав, наконец, свое имя. Это имя, не граф Дюкер, а Карл Петер и так далее я знаю, учил в школе, и в последнем просмотренном сериале, добрую половину которого я проспал, так звали одного из главных героев. Это был сериал про Екатерину, которая в то время еще не была Великой, а всего лишь сперва невестой, а потом женой вот этого Карла Петера, которого звали Петр Федорович, и он являлся наследником престола, у своей тетки императрицы Российской империи Елизаветы Петровны. Вот знал бы, что это мне когда-нибудь пригодится, не спал бы, делая вид, что смотрю, в угоду Таньке, а смотрел бы на самом деле, да еще и пересматривал бы, пытаясь запомнить какие-нибудь детали. Вот только знание, что меня почему-то называют этим самым Карлом Петером, помогло не так чтобы сильно в осознании происходящего. К тому же по имени меня никто не называл, предпочитая «Ваше высочество».
Завтракать полагалось в зале куда спустились по шаткой деревянной лестнице, настолько неудобной, что я не смог пересилить настоятельную потребность вцепиться в перила, чтобы не навернуться с этого шедевра неизвестного зодчего и не свернуть шею.
Стол был, не то чтобы грязный, но с толстым слоем въевшегося в дерево жира, пива и хрен знает, чего еще. Ну это и понятно, я покосился на грудастую служанку, у которой грудь едва не вываливалась из выреза, которая возюкала тряпкой, намоченной обычной водой по соседнему столу. Конечно, без химии тут не слишком-то обойдешься. Но можно же не ждать, когда слой всякой дряни нарастет, а вон, как тот паренек постоянно поступать, который скоблит сейчас стол у окна ножом. Наверное, там из-за наросты уже структура дерева не просматривается, вот и заставили все соскоблить.
Разум продолжал цепляться за какие-то несущественные детали, чтобы не сильно акцентироваться на внешних раздражителях, из-за чего я никак не мог понять, почему моя рука, например, такая узкая, бледная, на которой хоть и имеются подушечки мозолей, но они какие-то мягкие, вялые, как и вся эта рука. Ведь по идее Карл Петер должен был как минимум уметь ездить на лошади, да и фехтованию его должны были учить, или не должны были? Герцогов учили этому, или нет? Я что-то запутался. Захотелось обхватить голову руками, сдавить ее посильнее и… проснуться, мать вашу! Проснуться хоть где в знакомом мне мире, пускай в сугробе наполовину обмороженным, ничего, прорвемся. Мне, чтобы инженером при нефтеперекачивающей установке сидеть, все конечности в целостности не нужны, а протезы сейчас делают очень качественные. Я даже к этому готов, только, чтобы вот этот кошмар, наполненный немецкой речью, которую я не понимаю, наконец, прекратился.
К счастью, общаться со служанкой мне не пришлось, иначе, сопровождающие меня лица уже поняли бы, что я не понимаю ни слова, о чем мне говорят, обращаясь ко мне или хотя бы к той же служанке. За столом мы сидели втроем: я, Корф и тот второй, который позвал Румберга.
Принесли завтрак: свиные ребра с кислой капустой, обжаренные так, что казались пригоревшими, хлеб, масло, сыр. Большой кувшин с пивом, но как бы не хотелось пить, к пиву я так и не смог заставить себя притронуться, хотя, прислушавшись к реакции тела, отторжения не почувствовал. Вот это мне точно не понравилось, я был не особым любителем выпить, а уж мальчишке моего возраста это вряд ли было полезно.
– Герцог опять ничего не ест? – Корф проговорил это между обгладыванием ребрышка и шумным запиванием кушанья прямо из кувшина, который стоял перед ним. К слову, перед каждым их нас стоял такой кувшин. – Берхгольц, ну хоть вы попробуйте на него повлиять. Вроде бы вам удалось найти с ним общий язык. Вы же были его наставником и воспитателем в конце концов.
– И это занятие, надо сказать, никогда не приносило мне удовлетворения. Что касается общего языка, который вроде бы нам с Брюммером удалось найти, когда мы воспитывали его как истинного солдата и офицера, то он потерялся где-то между Фленсбургом и Берлином, – пренебрежительно произнес Берхгольц. Я же напрягся на этих словах, сжав и потом медленно разжав кулаки под столом. Ах ты гнида немецкая, воспитание как истинного солдата включает в себя порку двадцать четыре на семь и всяческую муштру. Ты что же над ребенком издевался, тварь? Неудивительно, что это тело такое прозрачное, просто эльф эфемерный, мать вашу, а не полноценный подросток. А что еще вы делали? На горох поди ставили? Это самое распространенное наказание было в эти времена, если мне память совсем не отказывает. – У его высочества весьма непростой характер. Полагаю, императрице Елисавете придется с ним тяжело.