Представители населения были: Тфайс — колбасник, мистер Кроунс — часовщик, и Джек — полувор, полунищий. Тфайс был толстый человек, с почтительным удивлением глядевший на окружающее его великолепие; Кроунс, похожий на аиста, мрачно и уныло ковырял во рту зубочисткой; а Джек, веселый парень, хихикал потихоньку в кулак от удовольствия. Он был, видимо, доволен, что влип в такую интересную историю.
В другом углу зала сидела группа обиженных дальних родственников. Они, хотя особенно и не могли надеяться на наследство, однако обижались уже на то, что Ринган не захотел выделить их из общей толпы санфранцискских граждан.
— Ну, на сына он зол, а мы при чем?
— Хотел его наказать, оставил бы нам.
— Я всегда говорила, что он бессердечный человек. Совершенно бессердечный!
— Ну, уж это разумеется!
Особою группою держались доктора. Среди них стоял приехавший из Нью-Йорка знаменитый профессор и, презрительно кривя рот, пожимал плечами.
— Если бы я знал, — говорил он, — что придется иметь дело с таким самодуром, я бы не приехал... Я не могу мчаться сломя голову четверо суток в экспрессе, чтоб потом мне предпочли какого-то горохового шута...
— Чорт знает что! — говорили почтительно другие врачи. — Это в самом деле возмутительно.
— Если бы я был мальчишкой...
— Ну, тогда другое дело...
— А то ведь я... Я бросил все свои дела... университет... лекции... Я не понимаю!
К этой группе подошел мистер Томсон.
— Скажите, мистер Бумбинг. — обратился он почтительно к знаменитому врачу, — как вы полагаете, можно ли было бы отложить жеребьевку еще на час?.. Дело в том, что сын мистера Рингана очень просит об этом... Он телеграфировал... Он едет.
— При чем тут я?.. Он не желает со мною разговаривать... Обратитесь к этому... индейцу какому-то...
— Но по вашему мнению...
— Я уже говорил свое мнение... Но я не могу высказаться вполне определенно, пока я его основательно не исследую.
— А он не дается, — ввернул молодой врач.
— Да... Он, изволите ли видеть, больше доверяет какому-то индейскому колдуну... Ну и пусть... пожалуйста... Я только удивляюсь...
— Но вы все же полагаете?..
— Он может умереть с минуты на минуту.
— Но почему он все-таки откладывает жеребьевку?
— Он уже не откладывает... Видите, урны стоят у его дверей.
— А почему он откладывал до сих пор?
— Не знаю.
— По каким-то своим соображениям! Чего-то все ждал!..
— А если сказать, что сын его просит?
— Нет, нет... Он не может слышать его имя. Он страшно рассердится.
Мистер Томсон поглядел на урны и покачал головой. Потом он снова покосился на сигару. Она уже сгорела почти наполовину, а голубой пепел все еще не падал.
В огромной спальне миллиардера был полумрак.
Лишь возле его кровати горела маленькая электрическая лампочка с красным шелковым абажуром, и этот таинственный красный свет привлекал внимание людей, толпившихся у ворот дворца.
Джон Эдуард Ринган, золотой король, самый богатый человек в Калифорнии, лежал на широком ложе под балдахином, обложенный подушками и вытянув свои длинные худые руки на голубом шелковом одеяле. Лицо его было бледно и сурово. Копна седых волос обрамляла высокий лоб, серые строгие глаза пристально смотрели на сидевшего возле постели прямо на ковре старого, пестро разрисованного индейца.
Индеец сидел неподвижно, приложив ухо к большой, причудливой формы раковине. Он словно прислушивался.
— Вот, вот... она приближается... Вот пролетела мимо великой Звезды Ягуара... Но она все летит... Она летит...
«Она» это была смерть.
Джон Эдуард Ринган вздохнул.
— И ничто не удержит ее полета? — проговорил он тихо и недовольно.
— О... кто же удержит ее? Нет того, кто бы мог удержать стрелу, пущенную с неба...
Ринган позвонил.
Испуганный лакей мгновенно появился в спальне.
За его спиной в дверях зала на миг показались любопытные лица.
— Сейчас мы начнем, — произнес Ринган.
— Она летит, она летит, — бормотал между тем индеец, продолжая прижимать к уху раковину.
Ринган посмотрел на него, и по этому взгляду никак нельзя было сказать, верит ли он тому, что говорит ему этот краснокожий колдун, или это просто одно из его обычных чудачеств.