Один из стариков присел на корточки и стал нежно и вполне серьезно гладить пальцами глиняный пол хижины. Под этой хорошо утрамбованной землей, точно на этом месте, похоронена королева. Старик уверен в этом, хотя здесь нет никакой надписи, никакого знака, хотя он не мог уже знать королевы и могила не отмечена ни в одной хронике. И в следующей хижине тот же самый трогательный жест поглаживания пола. В третьей хижине старик рассказывает нам, что та, которая здесь жила, была самой храброй и боролась как воин. Быть похороненной в своей хижине — это привилегия королев.
История стала не только поэзией, но, кажется, и религией. Все, что восходит к предкам, можно воспринять органами чувств, глазами, кончиками пальцев. Тогда от них снизойдет надежная защита.
Королевы жили не лучше, чем другие женщины, — в закопченных круглых хижинах без окон, сложенных из сырцового кирпича, на которых высились остроконечные шапки травяных крыш. Так же живут крестьяне Бугуды и сегодня. Буря покопалась своими грубыми пальцами в крышах, похожих на дикие взъерошенные гривы. Дом, перед которым мы теперь молча остановились, иного типа: плоская кубическая глинобитная постройка также без окон. Самый старый и худой из почтенных людей деревни быстро приносит ключи и долго пытается открыть тяжелые деревянные ворота; кто знает, как редко тревожат этот замок. Старик работает молча, со сжатыми губами, никто не приходит ему на помощь; возможно, это его почетная должность — открывать именно эти ворота.
Все вежливо отходят в сторону, чтобы мы могли войти первыми. Невольно хватаем друг друга за руки. За высоким глиняным порогом вступаем во тьму, в море тяжелого, горячего, затхлого воздуха. Пугающее таинственное трепетание струится нам навстречу, шорох, подобный волне, которая быстро спадает. Тишина. Несколько коротких нащупывающих шагов. Тут рядом со мной вспыхивает спичка, в свете которой из темноты выступает голова древнего старца — серьезное лицо, белые, широко раскрытые глаза, словно охваченные каким-то экстазом. Видим стены, покрытые гротескными силуэтами теснящихся людей. В колеблющемся свете они то приближаются к нам, то снова отступают. Кругом носятся десятки летучих мышей. Затем свет, дрожа, прокладывает путь к одному из углов помещения, задерживается там, чтобы дать нам возможность увидеть железные копья, военные барабаны, несколько цепей для рабов — запыленное, заржавевшее военное снаряжение конца XVIII века, когда короли еще жили в деревне у королев и отсюда ходили в свои военные походы.
Убогие предметы, воскрешающие мрачные картины: резня из-за луга, из-за стада скота, обращение пленных в рабство. Резня для того, чтобы иметь рабов. Старик пристально смотрит на меня, словно желая угадать мои мысли. Причина его возбуждения совсем не та, что у меня. Для него этот угол скрывает нечто достойное почитания, волшебство, важный фетиш. Тогда правили нами и судили нас наши собственные короли, герои нашей крови, черные властители нашего народа, словно хочет сказать он.
Копья, тамтамы, наручники с цепями.
Диавара стоит рядом со мной на коленях; взгляд его прикован к реликвиям. Он говорит вполголоса:
— Ни один чужой никогда не видел этих вещей. От французов их скрывали. Они никому не показывали их, даже нам. Да, даже нам, а сегодня, вы видите… Вы, может быть, думаете, что в этой деревне ничего не изменилось? Но что должно было произойти в их сердцах, если нас привели сегодня сюда… Вы должны оценить это, месье, и никогда этого не забывать…
В Бугуде, деревне королев, как и во всех деревнях страны, есть маленькая глиняная мечеть. Она никому не кажется достойной внимания; мы минуем ее, когда едем к известковой скале, расположенной в стороне от деревни. У ее подножия зияет пещера, перед входом в которую во множестве валяются кости животных. Рассыпаны куриные перья, на камнях блестит темно-красная высохшая куриная кровь. Место жертвоприношений.
— Если ты желаешь плохого другому, убей черную курицу, желаешь себе и другому хорошего, курица должна быть белой, — произносит, словно заклинание, хорошо знающий эту местность проводник.
Он, видимо, серьезно верит во все это. Жертвоприношение животных все еще обычное явление, и короли Кенедугу, добавляет проводник в ответ на мой вопрос, были мусульманами лишь по названию, а сердцами были привержены вере и обычаям предков.
Куриные перья блестят на земле, как снег на солнце. Здесь приносятся в жертву только белые куры.
Династия королей Кенедугу кончила свой век героически. Бабемба Траоре, последний король, покончил жизнь самоубийством, когда его обнесенный стенами город Сикасо был сдан вследствие предательства французскому полковнику Одеу. Никто не знает, где могила короля. Труп был спрятан, чтобы он не достался ненавистному врагу.
Бабемба умер 1 мая 1898 года, в четвертом часу пополудни. С этого часа для крестьян этой плодородной местности, «сада Мали», началась нищета колониального рабства, воистину время без истории.
Огонь в Кадиоло
Ветер и бури превратили дороги, ведущие в Сикасо, в бесконечную рифленую стиральную доску. Такая поверхность не очень-то удобна ни для нас, ни для шофера. Дороги, которые ведут из Сикасо, не лучше. Но они красивы. Утром они блестят, красные, словно кораллы. Красная латеритная почва вообще характерна для Африки. Дорога, которая ведет нас дальше на юг, вьется красивыми изгибами по зеленой холмистой местности; в золотисто-коричневой саванне много деревьев с сочной зеленой листвой, и, кажется, у них здесь меньше, чем на севере, собратьев из числа тех, которые теряют листву в период засухи. Нам приходит в голову мысль, что красный, желтый и зеленый — цвета ландшафта — совпадают с цветами государственного республиканского флага; это африканские цвета, так как не только Мали сделало их своим национальным символом.
Когда наш «Лэндровер» взбирается на холм, мы радуемся, глядя на свежую, сочную листву. А вдали среди зелени виднеется розовое облако пыли. Там проходит дорога. Сейчас по ней как раз проезжает грузовик, и мы через несколько минут будем размахивать там нашим пыльным знаменем. Мы не намечали на сегодняшний день какой-либо определенной программы. Может быть, это будет граница республики Берег Слоновой Кости, но граница сама по себе нас не интересует. Мы просто хотим мчаться от Сикасо к этой границе и встречаться со всякими неожиданностями. Разве слишком хорошо распланированные поездки не давали в конце концов совсем незначительных результатов!
Тысячи новых картин перед нами! Мы хорошо выспались и готовы смотреть и смотреть до бесконечности. Вот шоссе, имеющее важнейшее значение для внешней торговли Мали, именно оно связывает Мали с его южным соседом — Берегом Слоновой Кости; дойдя до границы, оно продолжается дальше на юг, до далекого портового города Абиджана на берегу Гвинейского залива. Поэтому его содержат в хорошем состоящий, поэтому и движение по нему оживленное. Неожиданно посреди шоссе нам встречается разбитый высокий прицеп, рядом с ним тягач с расплющенным мотором — следы катастрофы, случившейся две недели назад. Несколько веток, укрепленных за 100 метров от этого места, должны были означать знак «внимание». Я как-то вычислил, что расстояние от Бамако до Абиджана составляет 1400 километров. 1400 километров стиральной доски при 40 градусах в тени! Но водители никогда не бывают в тени, они всегда на солнце, всегда на солнце… Не проехали мы и нескольких километров, как снова остановились рядом с тяжелым грузовиком, повиснувшим над кюветом. Как много жертв! И все оттого, что надо достичь гавани, слишком далекой гавани! Иногда мы останавливаемся потому, что у дороги высятся скалы, которые хорошо выделяются на фоне однообразных трав и деревьев. Красноватый конгломерат своенравных форм, дающих пищу фантазии. Они не называются «гусь» или «локомотив», как это принято на берегах Эльбы, но все же, судя по рассказам, не остались и безымянными. Внушительный массив скал к югу от Сикасо носит название «мечеть».