Проследовали «бригады бдительности», помощники полиции с трехцветными, национальными повязками на руке — новая демократия, глубоко уходящая своими корнями в прошлое Африки. Спортсмены щеголяли игрой своих мускулов. Если сначала мы еще воспринимали все это как нечто «экзотическое», то постепенно многое стало нам ближе и понятнее. Мы видели здесь страну, идущую в ногу с нашим веком свободы. Диалло полагал, что именно новое связывает нас. Как был он прав! Мы чувствовали себя связанными с проходящими мимо демонстрантами как сограждане той части мира, которая стремится к наивысшей форме справедливости.
Парад заключали солдаты народной армии, одетые в форму цвета хаки. Французское влияние здесь было совершенно очевидно: форма, строевой порядок, военная музыка. Африканский праздник освобождения от колониальной зависимости происходил с соблюдением целого ряда элементов, унаследованных от самих колонизаторов. По это как раз и было расплатой с бывшими французскими хозяевами. Резкая грань прошла между вчерашним и сегодняшним днем, между формой и содержанием.
Я никогда не забуду крестьянок, которые проходили мимо трибун, неся в руках лейки, а на головах корзины, полные великолепного картофеля. Ведь Кати издавна считается городом огородников. Перед ними несли щит с надписью: «Земля не лжет». А кто же теперь лжет? Лозунг больше не соответствовал действительности, и все же он был самым впечатляющим лозунгом всей демонстрации. Кто же теперь лжет, если только земля не лжет, если только она дает крестьянам награду за их труд? Не разочарование ли было выставлено напоказ на празднике в честь освобождения от колониализма? Как же глубоко укоренилось знание существа колониальной эксплуатации в сердцах простых крестьян!
В течение нескольких часов проходили перед нами представители народа Мали. Мы уже не дети и пережили много демонстраций, наблюдая их с тротуара или шагая в весело поющих рядах; мы знаем, что такое энтузиазм, который охватывает сердце, когда видишь, как воплощается в жизнь великая воля народа. И все же в Кати мы забыли обо всем: забыли, что у нас пересохло во рту, и вспомнили о жажде только тогда, когда все уже кончилось, когда был нарушен порядок и все жители Кати перемешались с гостями и после шумных поисков друзей и знакомых вновь собрались, чтобы идти к своим домашним, когда засигналили автобусы и пыль повисла над городом, как причудливое вечернее облако. Мы нашли какое-то заведение, называемое «баром», и выпили сладкий тепловатый лимонад, который показался нам изысканным освежающим напитком.
ДОРОГА В ТИМБУКТУ
Полип-великан
Уже давно мы должны были бы быть снова в пути. Целую неделю мы только и говорили о своем будущем «великом путешествии». Поскольку вся его подготовка была возложена на Диавару, то мы считали, что все будет организовано отлично, и сами ничего не предпринимали. Дело в том, что Бамако «овладел» нами. Стоило нам пройти по улице, как наше внимание привлекали какие-нибудь новые интересные люди или предметы.
Но нам приходилось торопиться. Время стремительно бежало вперед, солнце поднималось, а уровень воды в Нигере, по которому мы собирались проехать добрую часть пути до Тимбукту и еще дальше Тимбукту, непрерывно понижался. В Управлении судоходством я попросил назвать мне день и час, когда в Мопти отойдет последний пароход, последний перед началом больших дождей.
Наконец сегодня ранним утром мы отправились в путь. Мы расставались с Бамако, а Диавара, кроме того, еще с двумя женами и пятью детьми. У него, как и у нас, было чемоданное настроение. Мощный легковой автомобиль марки «Лэндровер» готов к путешествию, шофер и седоки на своих местах, телеграммы отправлены. Итак, мы едем. Превосходное шоссе Бамако — Сегу радует глаз. Первые 240 километров «великого путешествия»; асфальт блестит как зеркало, колеса машины поют под нами, и мне тоже хочется петь.
— Это наше шоссе свободы! — восклицает Диавара.
Отрезок превосходного шоссе был залит асфальтом сразу же после провозглашения независимости. Незадолго до Сегу — Диавара обращает на это наше внимание — широкая дорога неожиданно сужается, а пыльная полоса за обочиной становится шире. Эта часть дороги строилась французскими фирмами еще в колониальное время. Здесь, по словам Диавары, деньги текли, не воплощаясь в асфальт на шоссе, а непосредственно в карманы предпринимателей. В Сегу находится «Оффис дю Нижер» — управление крупным разветвленным сельскохозяйственным предприятием в орошаемой зоне долины Нигера. Остаток этого дня, часы между послеобеденным отдыхом и поздним ужином, по французскому обычаю, мы проводим в затемненном, хорошо вентилируемом и все же душном кабинете директора «Оффис дю Нижер». Солнечные лучи прорываются сквозь закрытые ставни и дверь веранды, лежат как сверкающие клинки на столах и креслах из стальных трубок и на карте, которая покрывает всю стену.
— Можно гордиться тем, что на этом посту — один из наших друзей, — удовлетворенно замечает Диавара, прежде чем представить нас генеральному директору Управления. Затем Диавара извиняется перед нами: в Сегу живут его двоюродные братья, и они будут очень недовольны, если он не навестит их.
Генеральный директор любезно дает нам пояснения.
— Интересная голова, жаль только, что слишком мало света в комнате, — сожалеет фотограф.
Хотя директору только 30 лет, он уже много путешествовал и повидал мир. В Советском Союзе, Корее и Вьетнаме он знакомился с проблемами строительства социалистического сельского хозяйства и охотно говорит о революционном подъеме масс в этих странах как о цели, к которой стремится также и Мали. Он хорошо знает прошлое Африки, хотя сам еще очень молод. Это прошлое также молодо. Ведь нет и года, как «Оффис дю Нижер», госхоз, превышающий все привычные размеры, а при колониальном режиме бывший целым государством в государстве, перешел под управление независимого Мали.
— Был передан безвозмездно, но в совершенно плачевном состоянии, — говорит директор.
История Управления — показательная глава в общей истории колониализма. Едва Франция в конце XIX века утвердилась в центре Западной Африки, как родилась первая идея соорудить гигантскую оросительную систему на Нигере. Английская колониальная империя оседлала Нил и наживалась на египетском хлопке; колониальная же Франция, вытесненная с Нила, решила создать собственный хлопковый рай в Западной Африке. Предложение начать подготовительные работы во внутренней дельте Верхнего Нигера между Сегу и Тимбукту исходило от талантливого французского инженера Белима. Область казалась ему подходящей. Широкая полоса сухой земли между пустыней и рекой, непригодная для земледелия, прорезалась мертвыми руслами Нигера, которые снова наполнились бы водой, если запрудить главный рукав и поднять тем самым уровень воды. Кроме того, еще с того времени, когда Верхний Нигер стекал в огромное озеро на юге Сахары, оставались озера и болота. Конечно, пришлось бы строить каналы, что потребовало бы большого количества рабочей силы, но в колонии последнее представляло собой проблему второстепенного значения. В случае же осуществления проекта огромная область, около 900 000 гектаров плодородной земли, была бы превращена в плантации хлопка.
Интерес номер один: техника
И вот после окончания продолжительных подготовительных работ, в 20-х годах, Франция мобилизовала для строительства плотины суданских крестьян и начала жестоко эксплуатировать их ради обогащения французских монополий. Длинные, прямые каналы были возведены силами «армии второго сорта». Так называли крестьян в тех кругах общества, для которых за этим «красивым» звучанием слов не существовало человека. Малийцы с присущей им объективностью, рассказывая о каторжном труде на этом строительстве, так описывают положение крестьян. На работы были мобилизованы молодые мужчины в возрасте до 25 лет, надежда страны. На их спины ежедневно обрушивались палочные удары. Утром, когда колонна шла на работу, один из — рабочих, для устрашения других, должен был, выступая впереди, нести связку палок. Эпидемии, недоедание, авитаминоз, жара, побои и 14 —16-часовой рабочий день послужили причиной того, что вскоре на берегах новых каналов возникли тысячи могил молодых малийцев. Это сразу же сказалось на результатах строительства. Из ожидаемых 900 000 гектаров было орошено лишь 55 000. Повсюду, сначала робко, но потом все решительнее назревало сопротивление.