Принц рассказал нам, сколько времени он служил на телеграфе: «Сорок два года, два месяца и два дня», — считает он на своих тонких пальцах. Теперь работать не стыдно даже принцу, и к тому же телеграф — это не свинцовый рудник в тропиках. Интересно, что в колонии Судан высшее образование не было доступно даже для принцев и особенно для тех из них — наследников старых традиций, гордящихся своим великим доколониальным прошлым, — которые казались заморским хозяевам в высшей степени опасными.
Месье Таль позже участвовал в основании партии Суданский союз, а один из его сыновей заседает сегодня в качестве депутата в Национальном собрании Мали. Сам месье Таль слишком стар и не может уже расстаться с этим домом, со своими женами и любимыми внуками; но в то же время он еще не такой глубокий старик, чтобы не заметить всего происходящего на Нигере и Бани. Полный величия, говорит он о том, что все производимое сегодня в Мали — рис, просо и прекрасный скот на лугах — идет наконец на благо народа, а не умножает богатства чужеземцев. С этими словами, которые мы уже часто слышали от крестьян, ремесленников, рыбаков и министров, принц отпускает нас.
Стадо зебу
Нельзя ли здесь, в Бандиагаре, увидеть священных крокодилов? Едва я выразил это желание, едва Диавара вслед за мной задал этот вопрос, как взрослые, а еще в большей степени дети вызвались немедленно организовать нам такую встречу.
— И они действительно священные? — спрашиваю я уже на ходу.
— Так считают догоны, — отвечает Диавара; более ему ничего не известно.
— Они действительно священные и поэтому не едят ни мужчин, ни женщин, — охотно сообщает нам один из наших спутников.
— А также детей, — добавляет один мальчик из густой толпы ребят, окруживших нас.
Под плотиной, где вода пока только пробивает себе дорогу в разветвленном русле, приходится лезть вниз по склону обрыва. И что же? Ни одного священного животного вокруг — ни на суше, ни в слабо текущем протоке, ни в лужице. Говорят, что один-то там должен быть наверняка, то есть, возможно, он сидит «в своей норе». Детские пальцы показывают на пещеру в глинистом берегу. Итак, я подхожу, сажусь на корточки перед отверстием и… ничего, кроме кромешной тьмы в глубине.
— Нашли его? Видите его? Он дома? — шумят вокруг меня голоса.
Я до боли таращу глаза.
— Он не может видеть священного крокодила, — кричит один мальчик.
Это уже почти приговор. Должен ли я, как фульбе, стоять перед этими детьми? Наконец я вижу плывущий по воде серый кусок дерева, кривой предмет с двумя горбами, и от страха мне становится жарко: глаза крокодила. Это они… тут мы всматриваемся оба… Глаза приближаются? Знает ли животное, что оно священно? Наверняка нет, думаю я и все больше убеждаюсь в этом. Уже достаточно долго я был героем. Быстро взлетаю на склон обрыва, легко и упруго; как победитель стою среди толпы ликующих детей.
Диавара доволен. Он шумит, как мальчишка, и не дает никому покоя; в нем, кажется, пробуждается нечто похожее на охотничью страсть. «Крокодил, о…» Мы по меньшей мере должны рассмотреть чудовище, считает он, если оно выйдет ненадолго на берег после захода солнца. Не теряя времени, Диавара выясняет, где выше по течению можно найти удобное место для ночной встречи с крокодилом.
— Одно совершенно ясно, — успокаивает он нас, — что этот вид крокодилов питается лишь рыбой. Впрочем, он может полакомиться и собакой, если она настолько глупа, что шатается у самой воды.
Вооружившись карманным фонарем, мы идем вдоль дикого берега, пока Диавара знаками не дает нам понять, что мы должны остановиться.
— Внимание, — шепчет он, включает сильную лампу, и на воде, в нескольких шагах от нас, сверкают два красных, как рубин, глаза, горящие угли, которые то погружаются в воду, то вновь всплывают.
Луч света взбудоражил тихую реку. Она плещется то здесь, то там, возле наших ног и по ту сторону у береговых кустов. Неожиданно тихий шум воды переходит в страшный грохот от мощных ударов панцирных хвостов. Повсюду теперь на поверхности воды отражаются страшные красные глаза. Быстро плывут эти искры вниз по реке. Куда?
— Выйдут ли они на берег? — хочет знать Хельга.
— Конечно, — говорит Диавара, — сейчас их час, мадам.
— Мы действительно их подождем? — спрашивает она.
— Быстро гасите лампы! — отвечает Диавара.
Тотчас же стало тихо внизу на черной реке.
Лук среди камней
Там, где догоны сеют просо, в скалистых горах к востоку от Бандиагары, земля дороже, чем драгоценная вода. Машина взбирается в гору по тропинке, которая не шире следа от ее колес, по гладкому черному скалистому грунту, острым осколкам камней, гальке и лестницам. По дороге мы обнаружили обезьян, занимающихся физкультурой на отшлифованных ветром скалах. Их нисколько не заинтересовала наша громыхающая и задыхающаяся машина. Обезьяны спокойно продолжали свой разговор о событиях прошедшего дня, удобно устроившись над речушкой, спешащей мимо нас к долине. Она как две капли воды была похожа на ту, что несла свои воды и священных крокодилов к Бандиагаре. Действительно, говорит уроженец Бандиагары, который! сопровождает нас в горы, крокодилы для догонов неприкосновенны и священны. Но не настолько священны, чтобы они их не убивали из-за дорогостоящей кожи. Поэтому крокодилы в горах редки и приходится удивляться, что они еще не вымерли.
Зебу пасутся между скалами и галькой; невероятно, как они находят здесь достаточно корма. Реже становятся кусты и деревья. Мы встречаем всадников, которые почтительно здороваются с нами. Слишком почтительно, как мне кажется, и я не знаю, какого рода их приветливость. У меня возникает вопрос, не принимают ли нас догони за «начальство»? Год-два тому назад, отвечает нам мужчина из Банд-нагары, мы не увидели бы здесь — в этом он совершенно уверен — ни одного крестьянина, особенно если машина была бы битком набита французским «начальством». Они бы попрятались в пещеры, а пещеры в стране догонов так же часты, как камни. Им было известно, что французы прежде всего осчастливливают своим посещением тогда, когда хотят взыскать налог и отобрать крупный рогатый скот, овец, молоко, просо и овощи.
Теперь догоны намного дружелюбней, чем это было раньше. Как тяжела их жизнь! Земля переносится в корзинах, чтобы заложить крошечное поле проса или приготовить постель для деревца. Все посевы и посадки защищаются от ливней каменными валами. Догоны бедны, продолжает мужчина, это правда, беднее, чем другие крестьяне Мали. В то же время, добавляет он, они прилежнее и суровее. Они крепче связаны с обычаями страны, чем крестьяне саванны. Они всегда были приверженцами старины, смело и не без хитрости защищали свою самостоятельность. Поэтому-то они и остались среди скал, в отрезанной от мира, негостеприимной каменной стране; на земле, которая тверда, как их черепа, — такими представляет нам мужчина из Бандиагары крестьян-догонов. Рассказывал ли я уже об усадьбах-крепостях у сенуфо? Тогда я еще не видел ни одной деревни догонов. Они созданы самой природой скалистых гор, и отсюда иллюзия слияния с ландшафтом становится особенно полной. Наша земля не столь велика, чтобы не повторять сюжета своих картин в самых неожиданных местах: эти деревни напоминают отреченные от мира, замкнутые горные поселки крестьян Калабрии или внутренней Сицилии, а также горные деревни на Балканах. Дома сооружены из гальки и оштукатурены глиной; четырехгранные амбары для проса превращаются на наших глазах в сторожевые башни, а свободно нагроможденные повсюду каменные валы усиливают впечатление подготовки к отражению атаки.
Однако в центре деревни Сангха солнце освещает нечто иное, более ласковое: там на выровненной площадке посажена группа молодых деревьев, каждое из которых защищено от скотины плетнем. Кто сажает дерево, тот верит в будущее. Там будет построена новая школа, а на стене гостиницы висит пожелтевший плакат, призывающий молодежь стать «хозяевами сельскохозяйственного сектора»: «Этим вы поможете стране достичь экономической независимости».