Последний день нашего путешествия по Нигеру был первым днем рамадана — месяца поста у мусульман. В «салоне» к обеду накрыто всего лишь два стола; но Диавара обедает с нами. Он с наслаждением рассказывает нам, что, начиная с этого дня, в течение месяца, лишь перед восходом солнца и только после его захода тело может принимать какую-либо пищу, если, конечно, относиться к Корану серьезно. При этом под пищей понимается не только еда, но и питье, курение табака, вдыхание всяческих ароматов, даже инъекции и таблетки, которые назначает — врач; мусульманин не смеет проглотить даже слюну, если он хочет добросовестно следовать предписаниям Корана. Диавара единственный мусульманин на пароходе, который открыто показывает свое равнодушие к соблюдению поста. Он ест и курит, как всегда, и, как мне кажется, очень доволен этим. Больше не звучит гонг, приглашающий к обеду, нас зовут вполголоса, чтобы не оскорбить постящихся, и вино на нашем столе не ставят больше в бутылках, а подают в глиняном кувшине.
Итак, мы пересекли пороги у Тауссы, где Нигер прорезает длинную гряду скал и затем поворачивает на юг. После полудня ветер отправляется на покой, становится тепло. Песчаные дюны окаймляют берег. На корме варят и жарят с еще большим усердием и роскошью, чем прежде. Солнце садится за дюнами, снизу вверх поднимается запах жареного мяса, оранжевый песок в тени становится фиолетовым. На гребне дюн стоят несколько неподвижных фигур в тюрбанах с верблюдом на веревке — стройные черные фигуры на фоне раскаленного неба; мы поднимаем обе руки для принятого здесь приветствия, поворачиваем ладони влево и вправо. Люди на песке тоже поднимают руки.
Затем солнце опускается, свет гаснет.
— Есть ли у вас под рукой сигареты? — спрашивает, слегка задыхаясь от полноты, дипломированный инженер. — Обычно я не курю сигарет, но сейчас в спешке никак не могу найти трубку.
Во время ужина он говорит:
— Вы не поверите, как пост идет на пользу работникам умственного труда. Концентрируются мысли. Вы, вероятно, даже не предполагаете, как охотно подчиняюсь я каждый год тренировке постом.
— Нет, почему же, я верю в это.
За соседним столом, где пируют арабские купцы, просят принести еще миску проса. Теперь, надо надеяться, каждый на пароходе уже сыт.
Час спустя мы прибываем в Гао — пункт нашего назначения.
Губернатор
Наш плавучий дом пришвартовывается к набережной. Свая, вокруг которой натягивается трос, одновременно служит километровым столбом, две тысячи двухсотым в этой поездке. Резкий свет ламп, вырывающийся из черноты ночи, скользит по подпоркам погрузочного крана нигерской гавани, освещает доски верхней палубы, и прямо из этого света появляется губернатор административного округа Гао.
— Милости просим, мадам и месье, хорошо ли доехали? — приветствует он нас.
Представитель республики: губернатор
Приятная корректная встреча, никаких громких ненужных слов. Даже Диавара не произнес ни слова. Лица, сопровождающие губернатора, молча берут наш багаж на головы; не проходит и двух минут, как мы сидим в машине, в которой губернатор отправляет нас в свою резиденцию. Железные ворота парка, цветник, мелькнувший в мимолетном свете автомобильных фар, въезд…
Нас встречает мавританский дворец с бесчисленными расписными колоннами, целый лес коротких колонн, окружающих плещущийся фонтан… А мы-то уже думали, что забрались далеко от цивилизации, в самую «глубь» Африки! На самом же деле мы…
— Мадам очень устала, — говорит молодой губернатор после короткой беседы; и произносит он это так сердечно и решительно, что всякие последующие слова излишни.
Губернатор провожает нас в комнату для гостей, которая богато убрана африканскими коврами и занавесками. Хельга гладит рукой домотканые занавеси на окне. Там много возбуждающе красного, небесно-голубого, успокаивающе зеленого…
Широки и просторны улицы и площади Гао, ноги по щиколотку погружаются здесь в песок, напоминающий о близкой Сахаре. Каждое зеленое дерево и куст — редкость. Как желто-коричневая глиняная колода, утыканная корнями деревьев (по которым можно взбираться вверх, если нужно подновить глиняное сооружение), поднимается на уровень высокого дома подобная минарету гробница аскии Мухаммеда Великого. Он начал править в 1493 году, основав Сонгайскую империю, простиравшуюся на западе до Сегу. Его здесь прославляют, ведь он не ограничивался завоеваниями, а за 19 лет своего правления сумел построить крепкую административную систему[10].
В чулках, как подобает в священном месте, мы можем взобраться на крышу мавзолея (в то же время нам не разрешается входить в находящуюся рядом мечеть). Оглядываем, жмурясь от солнца, тихий, словно пустыня, серо-желтый, как песок, город и окруженные стенами дворы. В 1325 году Гао был завоеван и присоединен к средневековому Мали, позже именно здесь началось возрождение Западноафриканской империи, а под глиняным полом, на котором мы стоим, уже 450 лет покоятся крупнейшие сонгайские властители.
Не хватает фантазии, чтобы, глядя на эту сверкающую картину, расстилающуюся перед нашими глазами, воскресить столь далекое от нас африканское прошлое; вместо этого я думаю о нынешнем губернаторе. У него мужественный лоб, сдержанный, спокойный и задумчивый взгляд. Так же спокойно, как он смотрит сейчас, закончил губернатор разговор утром во время завтрака; «Мы все сплочены, месье. Днем, когда родилась африканская свобода, был день Великой Октябрьской социалистической революции. Гитлер, к примеру, был не в состоянии понять суть нашего века, ту непобедимую стихийную силу, которая рождается освобожденным народом. Но сегодня мне приходит в голову мысль, что он имеет последователей, которые тоже не в состоянии понять этого».
Думал ли он при этом о колонизаторах, которые распространяли ложь об отсутствии истории у африканского континента? Возможно. Но он, конечно, не имел в виду пионеров — исследователей Африки. Арабский путешественник Ибн Батута уже в XIV веке сообщал о Малийском государстве: «Негры обладают замечательными свойствами. Они редко бывают несправедливы и ненавидят несправедливость больше, чем какой-либо другой народ. Их султан не оказывает чести тому, кто в этом отношении провинился хоть немного. В их стране господствует полная безопасность. Путешественники и местные жители могут не бояться разбойников или насильников».
С крыши гробницы аскии открывается вид на голубые воды Нигера, истока всего живого в этой местности. Взгляд останавливается на том квартале города, где идет строительство домов — сколько же строится домов в Гао! Рядом с нами стоит шофер губернатора, который нас привез, потомок аскии. Это выясняется так. между прочим, как будто бы один из нас рассказал, что его бабушка в молодости ездила на конке.
На улицах Гао мы встречаем первого туарега с кинжалом на боку, железным копьем в правой руке и закутанной головой; он заворачивает за угол. Взволнованные, мы останавливаемся. Еще дома, со времени подготовки к путешествию, мы готовились к встрече с туарегами, как с самым редким и таинственным явлением этой области Востока. Светлый цвет кожи этих берберов-кочевников казался нам более экзотическим, чем черная кожа наших спутников, к которой мы уже привыкли. Поспешно умоляем Диавару и шофера попросить туарега сфотографироваться. Они настойчиво и долго уговаривают его… Но этот гордец шагает дальше. Наши друзья медленно возвращаются назад.
— Ах, — говорит Диавара, — он не хочет, господа.
— Но почему?
— Религия запрещает ему изображение самого себя.
— Это так, — добавляет шофер, — мы уважаем их взгляды, неважно, разделяем ли мы их или нет. Мы ответственны за это. Тут уж ничего не поделаешь.