Здесь вовсе не свадьба.
«Индиго-синий», прежде чем сесть, подбирает свое одеяние: сначала левую часть, потом откидывает назад правую. Устроитель вечера, объясняет он, местная группа Суданского союза, правящей партии, объединяющей демократические силы. Вечер танцев состоится по предложению женской секции, которая его подготовила и проводит.
Мы уже не одни сидим на стульях. Рядом появились белые и голубые, лимонно-желтые и медно-красные фигуры. Среди них дамы в тюле поверх пестрых платьев. Цветной тюль, образующий тюрбаны, обвивает головы. Золотые украшения сверкают в свете электрических ламп. В наших дорожных костюмах мы похожи на моль, попавшую в общество тропических бабочек. Но никто уже не обращает на нас внимания: к нашему присутствию привыкли. Пока юные женщины и девушки усаживаются у наших ног на плетеных циновках, одна из них, постарше, заботится о том, чтобы нам было хорошо видно. И все это делается как бы между прочим, почти без слов.
Праздник танца начинается не сразу. То тут, то там одна из женщин сделает несколько шагов, качнет своим покрывалом, засмеется и убежит быстро обратно. Приглашенные все еще прибывают, занимая места на циновках или на стульях. Музыканты пока лишь проверяют свои инструменты. Тамтамы время от времени немного постукивают, словно от нетерпения, но затем звук переходит в приглушенное воркование и призыв, как это часто делают в кустах горлинки. Здесь есть большой барабан, стоящий перед исполнителем. Когда его кожи касаются пальцы руки или кулак, он издает глухие, гневные звуки. Затем — между коленями два-три барабана средних размеров, на которых тоже играют руками, и наконец маленький, изящный, зажатый под мышкой барабан, по которому исполнитель бьет кривой палочкой.
Барабанная дробь, туш. К микрофону подходит женщина. Нельзя понять ни одного слова, председатель женской секции говорит на бамбара. Можно уловить лишь короткие, энергичные выражения. Кажется, будто полководец отдает приказ своим солдатам. Мы не без удовольствия замечаем, что она и физически принадлежит к сильному типу африканских женщин; она стоит высокая и гордая, словно дерево в саванне. Теперь уже можно начинать массовые танцы, сообщает она. Секция постаралась подготовить все как можно лучше, и музыканты приглашены самые лучшие в Каесе.
— И чтобы никто не выдумывал сам брать воду из чанов, — переводит дальше наш усердный сосед. — Мы их поставили, чтобы никто не страдал от жажды, и назначили женщин, которые каждому наполнят чашу.
Мощно нарастает звук барабанов. Из круга выходит сразу несколько групп женщин. Красивая молодая женщина, сидевшая на циновке у наших ног, быстро от-называет платок, в котором она носит на спине ребенка. Маленькую девочку принимают на руки другие женщины. Место у микрофона занимает пожилая женщина с резкими чертами лица. Она поет на бамбара, издавая протяжные, почти жалобные звуки; ее песня сопровождается ударами барабанов, ритм подчеркивается хлопками тысяч рук. Все больше женщин теснится на песчаной площадке. Каждая танцует сама по себе. Одни с серьезными лицами, другие улыбаются, даже смеются. Цветные одеяния широко развеваются — это принято во время танца. Ритм барабанов завладел женщинами, руки двигаются вверх, вниз, вперед, назад. Женщины делают маленькие шажки; все жесты скупы — размеренный, захватывающий, красивый танец.
Хотелось бы только узнать, о чем поет певица.
— О, это можно, можно! — восклицает сосед, обрадованный нашей заинтересованностью, вынимает блокнот и начинает записывать. Это совсем легко, певица как раз начала сначала. А песня повторяется несколько раз.
Да, каждая танцует сама по себе; на площадке перед нами воздух, кажется, колеблется от скользящих женщин в развевающихся одеяниях. Но это совсем не танец в одиночку! Здесь нет никого, кто бы хотел остаться в стороне. Даже те, чьих голов едва достигает свет ламп, сильными ритмическими хлопками принимают участие в празднике. И ты сам, вне зависимости от своего желания, вдруг замечаешь, что тоже ударяешь в такт ладонями.
— Извините, — говорит «индиго-синий», — если вас это интересует… — и начинает читать нам текст:
Мне кажется, если я правильно понимаю, что эта очень старая воинская песня, которую поют на вечере демократических сил, должна напомнить о старых доблестях, разбудить старую гордость. Она должна излечить от яда, который колониальное господство чужеземцев вливало в африканское общество более полустолетия… Я не успеваю сказать этого соседу. Подняв глаза, вижу перед собой женщину, маленькую, старую женщину, которая, улыбаясь просительной беспомощной улыбкой, говорит что-то непонятное, при этом она держит перед нами два мохнатых полотенца. Неужели я могу оставаться равнодушным, когда вижу то сочувствие, которое представительница женской секции проявляет к двум мокрым от пота чужеземцам?
— Они приглашают вас обоих, — переводит сосед, — танцевать вместе с ними.
— Как?.. А полотенца?
— Но ведь у вас нет таких одеяний, чтобы можно было размахивать ими! Что-то ведь надо иметь взамен…
Моего благодушия как не бывало. Танцевать с полотенцем? Выставить себя посмешищем перед всем городом? Но если мы скажем «нет»? И хотим ли мы отказаться? Разве не сидим мы здесь среди местных жителей, словно посетители в цирке? Моя жена принимает решение без промедления.
— Идем, — восклицает она, — ну, идем же! — И она размахивает своим полотенцем.
Мы танцуем. Раскачиваем полотенца, пытаемся делать такие же изящные и осторожные шаги, прислушиваясь к такту барабанов, подражая остальным, не подпрыгивая и не выламываясь. И это намного, намного труднее, чем казалось со стороны. «Мы танцуем под воинские песни, — говорю я своим рукам и ногам, — мы танцуем средневековые пляски Мали». Я так поглощен искусством размахивать полотенцем и движением собственных ног, что не вижу других танцоров: меня окружают лишь цветные тени. Цветной тенью кажется мне барабанщик, который с зажатым в коленях тамтамом извивается перед моей женой, совершенно так же, как на Дунае цыган-премьер, склонясь над дамой, наигрывает ей зажигательные мелодии. Но вот я слышу крики и аплодисменты. Танцоры, собравшиеся вокруг меня, с воодушевлением поднимают мою руку. Я забываю глупый страх, вновь обретаю доверие к себе и теперь справляюсь со своей задачей, без всякого сомнения, уже намного лучше…
Тяжело дыша, возвращаемся мы на свои места и наконец вытираем полотенцами лица. Большая часть зрителей уже не сидит на циновках; они стоят рядом, и мы слышим их громкий смех, их шумные аплодисменты, словно мы только что совершили нечто из ряда вон выходящее… Я беру бутылку, которую нам дает председательница, и пью холодную профильтрованную воду. Здесь, видимо, не принято поить гостей из общей бочки. Благодаря нашему участию в танцах, просит перевести эта энергичная женщина, вечер приобрел свой истинный смысл. Мы не возражаем ей, но должны прежде подумать, чем поверить этому до конца. Поэтому я осведомляюсь у нашего индиго-синего соседа, как выглядели мы оба.