— …Да-да, надо наконец сказать это во всеуслышание: так дальше продолжаться не может! Пробуждение нации, этот эпохальный взрывоподобный подвиг Адольфа Гитлера, является законом не только для всего немецкого мира вне стен этой школы, но и для самой школы. Именно и особенно это относится к немецким школам, к каковым, надеюсь, принадлежит и наша. Но что же мы, уважаемые коллеги, с изумлением видим? Все идет по старинке. Этого мало! Открыто высмеиваются мероприятия нашего национал-социалистского правительства, и кем же? Учителями! Открыто…
— Доказательства, коллега Рохвиц!
Реплику с места подал седовласый, узколицый Рудольф Фильшер, долголетний член союза «Кифхойзер» и почетный председатель одного из ферейнов бывших воинов.
— Приведу, можете не сомневаться, — ответил Рохвиц. Но видно было, что реплика с этого конца стола явилась для него неожиданностью. — Однако раньше, чем перейти к отдельным случаям, я хотел бы недвусмысленно и четко заявить: в этой школе еще не усвоили тот новый дух, который определяет ныне в Германии жизнь нашей нации. Скажу без обиняков: я не только намерен решительно заняться этим вопросом, но и призван это сделать. Отныне все больное будет вырвано с корнем.
— А почему бы его не лечить? — спросил Фильшер.
— Потому, что для этого у нас нет времени, — отпарировал Рохвиц. — Потому, что те, кто заражен еврейско-материалистическо-марксистской болезнью, — а я имею в виду именно ее, — это строптивые больные, и чаще всего неизлечимы.
Хагемейстер низко опустил голову. Ему было стыдно перед своими подчиненными, и он не смел смотреть им в лицо. Подняв глаза, он взглянул на Фильшера. Лицо старого учителя дышало гневом и протестом. Это придало директору мужества. Он оборвал Рохвица, чего ему во что бы то ни стало хотелось избежать, и сделал это даже резко, в тоне выговора:
— Коллега Рохвиц, вы находитесь на учительской конференции, а не на митинге. Здесь не место для политических речей. Благоволите говорить о своих претензиях к нашей школе, или же я буду вынужден лишить вас слова.
— Правильно! — поддержал директора Фильшер. Несколько учителей кивнули в знак согласия. Зиндер ничего не сказал и не кивнул; он сидел неподвижно, словно не дыша, плотно сжав узкие губы.
— Отлично! — раздраженно выкрикнул Рохвиц. — Вы, значит, в политических разъяснениях не нуждаетесь. Ну что ж, тогда перейду к фактам. Среди нас есть педагог, которому известно, что часть его учеников не порвала с запрещенными, антигосударственными организациями, — другими словами, ему известно, что они занимаются подпольщиной, и он… покрывает этих учеников.
— Неслыханно! — воскликнул Хейтебрехт, классный наставник седьмого «А». Он оглядел лица сидевших за столом и повернулся к Рохвицу. — Назовите имя!
— Коллега Зиндер!
Глаза всех обратились на Зиндера, который сидел по-прежнему прямо, не шевелясь, точно он ничего не слышал.
Рохвиц продолжал:
— Господину Зиндеру было сообщено о подпольной деятельности его учеников, но он не сделал ни малейшей попытки пресечь зло. Господин Зиндер смеется, слушая пошлые еврейские остроты, которыми перебрасываются ученики в его классе. Господин Зиндер…
— Он разве умеет смеяться? — спросила фрейлейн Шотте. Но ее замечание пропустили мимо ушей.
— Господин Зиндер имеет наглость каждый свой урок заканчивать словами: «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер». Господин Зиндер уклоняется от ответа на прямые и честные вопросы об его отношении к национал-социалистскому государству. Я спрашиваю вас, господин директор, и вас, коллеги, — вас, носящих почетное звание учителей и воспитателей немецких душ: долго ли вы будете терпеть подобное положение?
Хагемейстер вторично прервал оратора. Медленно, с подчеркнутым спокойствием выговаривал он каждое слово:
— Коллега Рохвиц, вы предъявили коллеге Зиндеру весьма серьезные обвинения. Полагаю, что я поступлю правильно, если предоставлю возможность коллеге Зиндеру ответить на них. Прошу, коллега Зиндер.
Опять глаза всех обратились на этого худого человека, с костлявым морщинистым лицом. Зиндер встал, но заговорил не сразу, продолжая рассеянно смотреть куда-то в пространство. Тихо, беззвучным голосом он сказал: