— Верно лишь следующее, господин директор: один из мальчиков донес на троих своих соучеников. Об этом я вам докладывал. Все же остальное…
— Интересно! — бросил Рохвиц.
— Все остальное низкая ложь!
— Советую вам выбирать слова, — прорычал Рохвиц.
— Низкая ложь! — громко и четко повторил Зиндер и сел.
Хагемейстер повернулся к Рохвицу.
— Коллега Рохвиц, вы ссылались на ученика Йоргена Кунерта из третьего «Б», вашего доверенного, если разрешите так назвать его.
— Да, именно.
— В таком случае, выслушаем его.
— Полагаю излишним, раз Зиндер докладывал вам обо всей этой подпольщине.
— Это он сделал.
— Могу ли я узнать, что вы предприняли?
— Нет, коллега Рохвиц. Позвольте мне вам не докладывать. Но вы предъявили еще и другие обвинения господину Зиндеру, которые мы обязаны обсудить. Итак, выслушаем все же ваше… доверенное лицо. Коллега Пиннерк, будьте так добры, позовите, пожалуйста, ученика Кунерта; он дожидается рядом в классной комнате. — И, обратившись снова к Рохвицу, директор продолжал: — Производить опрос по всей школе без предварительного согласования со школьным руководством — вещь недопустимая, о чем, надо полагать, вам известно. В этом случае, конечно, возможно исключение.
Учитель Пиннерк и ученик Кунерт вошли в кабинет. Хагемейстер знаком подозвал к себе ученика.
— Подойди, мальчик! Нет, стань сюда!.. Так, хорошо, а теперь рассказывай!
— По предложению руководителя пимпфов Хартвега мы должны были…
Хагемейстер прервал его:
— Ты говоришь об опросе, который вы произвели в классе, так?
— Да, господин директор!
— Нас это сейчас не интересует. Об этом в другой раз. Я задам тебе несколько вопросов, Йорген. Ты слышал у вас в классе какие-нибудь еврейские анекдоты?
— Нет, господин директор!
— А ты подумай хорошенько.
— Нет, наверняка нет, господин директор! Еврейские анекдоты? Да нет же!
— У вас есть вопросы, коллега Рохвиц, к вашему… ученику?
— По данному поводу я хотел бы представить другого свидетеля.
— Также из третьего «Б»?
— Да, господин директор!
— Да? Так-так! Второй вопрос, Йорген. Как господин Зиндер заканчивает каждый урок? То есть что он говорит на прощанье?
— Хайль Гитлер!
— Но он говорит ведь не только «хайль Гитлер», он говорит еще, что урок окончен, верно?
— Да, господин директор!
— Повтори в точности, как он говорит.
Мальчик ответил не сразу. Он не понимал, чего от него хотят. Наконец он сказал:
— Когда господин Зиндер кончает урок, он говорит: «Кончили, стало быть!» А потом: «Хайль Гитлер!»
По комнате пронесся приглушенный гул голосов. Только Теодор Зиндер не шелохнулся. Он по-прежнему как будто не дышал.
— Есть еще у кого-нибудь вопросы к ученику?.. Ни у кого? Ты свободен, Йорген. Ступай!
Когда мальчик вышел, Хагемейстер сказал Рохвицу, который что-то усердно записывал, словно результат допроса его совершенно не касался.
— Я полагаю, коллега Рохвиц, что у вас есть желание сказать нам несколько слов.
Рохвиц поднял глаза и криво усмехнулся.
— Вы ошибаетесь. Самое существенное, а именно — подпольная деятельность некоторых учеников, осталось невыясненным. Об этом я, безусловно, буду еще говорить, но в другом месте. — Он сгреб свои заметки, рывком отодвинул стул и устремился к дверям.
Хагемейстер спросил:
— Вы уходите, коллега?
— Да, ухожу! — рявкнул Рохвиц, уже в дверях, и его жирное лицо исказилось от ненависти и злобы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Вот деньги, мама! Я вовсе не хочу, чтобы ты все это делала даром!.. Возьми же, мальчугана не так-то легко прокормить, да и труда он потребует не мало… Устраивать его в другую школу я не буду, пусть остается в школе на Визендамме.
Фрида Брентен перевела взгляд с Кат на своего трехлетнего внука Петера, маленького сына своей дочери, игравшего на полу в куклы. Всю жизнь ей приходилось нянчить детей — не только собственных, но и детей братьев, дочери, соседей, а теперь вот еще и Кат явилась со своим большим сыном. Но Фрида Брентен устала от детей, она хотела наконец «пожить в своем царстве для себя», как она говорила. Карл взял с нее слово, что впредь она раз и навсегда откажется от возни с детьми.
Куклы, в которые играл малыш, были в плачевном состоянии — головки с отбитыми носами, в царапинах; но карапуз любил их. Почувствовав на себе взгляд своей бабули, он протянул ей тряпичную куклу и сказал: