— Не плачь, бабушка. Ведь у тебя есть Петер!
— Петер? Но ведь он еще крошка… А ты, ты уже взрослый мальчик! Моя единственная опора… Что я буду делать без тебя?
Виктор проникается ее горем и страхом. Он любит свою бабушку, и ему невыносимо смотреть, как она страдает. Он обнимает ее и целует, целует. Потом слезы застилают глаза и ему; он клянется никогда и ни за что ее не оставлять, будь что будет, сколько бы его ни мучили и пимпфы, и Рохвиц, и штурмовики… все… все…
А тут еще новая тревога. Фрида Брентен носится из столовой в кухню, из кухни в столовую. Она убирает в буфет посуду, переставляет цветочные горшки с подоконников на кухонный шкаф и занавешивает выходящее на улицу большое окно шерстяным одеялом, чтобы наружу не проникал свет, когда она включит электричество. Дверь она давно уже заперла, наложила цепочку и поклялась себе никого и ни при каких обстоятельствах не впускать.
Виктор со всеми этими мерами абсолютно не согласен. Он сидит в углу дивана и ворчит:
— Бабушка, мы ничего не увидим и не услышим и не будем знать, что творится в городе.
— Глупый, что тебе нужно видеть?
— Мы тут сидим, как в мышеловке.
— А тебе небось надо в самую гущу влезть, да?
Он уверен, что Берни и Ганс на улице. Если он завтра расскажет, что сидел в затемненной квартире, они, чего доброго, сочтут его трусом.
— Нет-нет, — говорит Фрида Брентен, убирая со стола остатки ужина, — это не жизнь. Все словно озверели.
Сегодня, выйдя за покупками, она тотчас же почуяла что-то недоброе. На лицах встречных она читала не только обычные в последнее время раздражение и недовольство, но прямо-таки ненависть, ярость. Повсюду у подъездов собирался народ, она слышала шепот и шушуканье. А когда еще и Репсольд посоветовал ей — в лавке как раз никого не было — сегодня вечером не выходить на улицу, без свалки не обойдется, — ей все стало ясно. Вот откуда это беспокойство у всех. Вот почему такие ожесточенные лица. Нацисты собираются устроить сегодня факельное шествие по Бармбеку и Улленхорсту[5], а рабочие решили сорвать его. Нет, Фрида Брентен считала это безумием — лезть в драку с нацистами теперь, когда за ними стоит правительство и полиция. Что тут могут сделать рабочие? В них будут стрелять, побросают их в тюрьмы, как будто еще мало народу и без того томится в застенках, будут преследовать, травить их. Чего доброго, и Вальтер наделает глупостей и ввяжется в эти дела. А Кат! В последнее время она совсем не показывается… Фрида была бы спокойней, не будь с ней ребят. Случись с ними какая беда, она в ответе. Просто счастье, что старшенький дома. И она сказала:
— Если бы ты сегодня вовремя не пришел, я бы умерла от страха за тебя.
— Ты всегда рассуждаешь так, будто я совсем еще маленький!
— Ну хорошо, хорошо!
— У Берни мама гораздо благоразумнее. Она вообще ничего не боится.
До них донеслись звуки военного оркестра, пока еще очень отдаленные.
Виктор прислушался:
— Идут, бабушка!
Он подбежал к окну.
— Отойди от окна, несносный мальчишка! — Фрида Брентен рванула его к себе. Потом щелкнула выключателем. Лишь из кухни проникал слабый свет.
— И как тебе не стыдно, бабушка. — Виктор забрался в свой уголок на диване. — Они же еще только на Циммерштрассе.
— Посмей-ка подойти к окну!
Фрида Брентен повернулась к Петеру. Мальчуган стоял на коленях перед дедушкиным креслом и старался затиснуть Лизу Закрой Глазки в угол.
— Ты будешь умницей, мой маленький, правда?
— Лиза просит зажечь свет, бабушка.
— Скоро зажжем, моя дорогая крошка. Не надо хныкать, смотри, а то бабушка заплачет.
Звуки военного оркестра стали громче, но внизу на улице было тихо. Фрида Брентен подошла к окну, будто бы поправить одеяло: она одергивала его и так и этак, словно одеяло недостаточно плотно занавешивало окно. На самом же деле ей хотелось украдкой взглянуть на улицу. Там было пустынно. В домах и магазинах — ни огонька. Только уличные фонари горели. Виктор опять подобрался к окну.
— Вот они, бабушка, они сворачивают на нашу улицу!
Да, вон там, на Арндтштрассе, множество горящих факелов. Страх сжимает ей горло.
— Ну, а теперь марш от окна!
Она обнимает Виктора.
— О господи, как я рада, что ты дома, сынок.
— Какая же ты трусиха, бабушка!
Она села на диван и привлекла к себе Виктора.
— Петер тоже хочет к бабушке! — запищал малыш и в темноте пробрался к дивану. Бабушка подняла его и усадила рядом с собой.
— Почему эти молодчики устраивают свои шествия только по вечерам, когда людям спать надо?