— А вот эта особа, тетя? Похожа на настоящую шансонетку. Это не Алиса Штризель, о которой папа часто рассказывал?
— Да, такой она была когда-то, — ответила Фрида. — Теперь она кругла, как бочка. Но все еще старается порхать по жизни, словно молоденькая девушка. Она попросту не желает признать, что и она уже старуха… А вот на этого посмотри. Это злой гений нашей семьи, сатана, аферист. Звать этого гада Пауль Папке.
— Это и есть Папке? Да ведь он очень занятный на вид, правда, тетя?
— Скотина он, вот кто. Доносчик, и жулик, и настоящий бес-совратитель.
Слушая негодующие речи своей тети Фриды, Герберт разглядывал фотографию, на которой, высоко подняв пивную кружку и развязно улыбаясь, стоял мужчина с остроконечной бородкой, — спесивый, надменный, прямо-таки триумфатор, он словно чокался со всем миром…
— Скажи, тетя, ведь если он… он дружил с дядей Карлом, так он же, вероятно, был когда-то коммунистом, верно?
— Он — коммунистом? — вскричала Фрида вне себя от возмущения. Но затем подумала и сказала: — Быть может, он когда-нибудь и называл себя коммунистом, точно не знаю. Но он называл себя кем угодно. Этот человек всегда примазывался к тем, у кого были власть и влияние и кто мог ему быть полезен. Среди нацистов он, во всяком случае, был нацистом, и меня… меня он собирался выдать гестапо, потому что я попросила его похлопотать за Карла, который сидел тогда в концлагере. Он — коммунист? Нет, никогда! Мерзавец и подлец он, и ничего больше!
— Он жив, тетя?
— Хороших людей смерть прибирает, а таким прохвостам ничего не делается.
В это утро Герберт узнал о родных и знакомых Хардекопфов и Брентенов больше, чем за всю свою жизнь. Он рассматривал фотографии Пауля и Эльфриды, когда они были еще женихом и невестой, Вальтера и Эльфриды — малютками, а потом — школьниками. Было тут и много фотографий их отца, его дяди Карла, часто смешных. Вот Карл Брентен снят в полевой форме солдата первой мировой войны. А вот он с огромной гвоздикой в петлице — организатор всех увеселений в ферейне «Майский цветок». Увидел здесь Герберт даже фотографии — и хорошо сохранившиеся — родителей своего отца и тети Фриды — своих дедушки и бабушки. Это были снимки, сделанные на рубеже столетия и воспроизводившие Иоганна и Полину Хардекопф в старомодных костюмах. Дедушка Хардекопф с длинной бородой и серьезным, даже, пожалуй, грустным взглядом сидел в позе, полной достоинства. Он казался гораздо суровее своей жены, хотя тетя Фрида уверяла Герберта, что ее мать, а его бабушка, была намного энергичнее деда.
Они перелистывали альбом, словно книгу жизни. Все эти глядевшие со страниц альбома люди, от которых веяло довольством и самоуверенностью, а нередко задором и бьющей через край энергией, либо давно умерли, либо состарились и одряхлели. И эти молодые и самые юные, фотографии которых украшают последние страницы альбома, — их тоже в отдаленном будущем, когда одни из них состарятся, другие умрут, будут рассматривать глаза представителей нового, ныне еще не рожденного поколения. В конце концов снимки эти выцветут и умрут, а с ними угаснет и всякое воспоминание о людях, изображенных на них.
— Ах, надо сейчас же вклеить сюда фотографию жены Вальтера… Айна! Странное имя, правда? — сказала Фрида, показывая Герберту новый снимок. — Хорошее лицо, а? Вот взял мальчуган да ввел в семью шведку… Ай-на!.. Айна Брентен.
— Тетя, а Вальтер непременно придет к обеду?
— Обязательно! — уверенно сказала тетя Фрида. — Сегодня я приготовила на обед его любимое блюдо: тушеные сухие фрукты с клецками и шпигом. Который час, Герберт?
— Скоро час, тетя.
— Значит, он вот-вот подойдет.
Не успела она договорить, как раздался звонок. Герберт бросился в переднюю.
Радостно смеясь, они долго пожимали друг другу руки. В последний раз Герберт видел «дядю» Вальтера, когда только что пошел в школу.
— Навсегда к нам? — спросил он.
— Нет, только на несколько дней, — ответил Вальтер.
— Жаль! Ты бы нам здесь очень пригодился. Тут совсем другим ветром веет, не тем, что в Берлине.
— Я уж приметил.
— Англичане нас не любят.
— По всей вероятности, взаимно?
— Что правда, то правда! Но они с каждым днем наглеют. Систематически сажают в разные управления и другие органы власти старых реакционеров и даже фашистов.
— Да, Герберт, война кончилась, но классовая война продолжается. И наш классовый противник ведет ее с тем большим ожесточением, чем сильнее мы становимся. Но, скажи, как дела Союза свободной немецкой молодежи в Гамбурге? Я слышал, ты в правлении?