— Вступай, — покорился я.
6
Поселившись во Внукове, я понял, что здесь живут писатели, может быть, не первого ряда, но и не последнего.
В первом коттедже, например, проживали поэты Виктор Кочетков, Екатерина Шевелева и Анатолий Преловский, а также прозаики Николай Никольский и Лазарь Карелин. Кочетков был парторгом, Никольский — Героем Советского Союза, а Шевелева — подругой кремлевских властителей. По словам последней, она запросто входила в кабинеты не только обычных секретарей ЦК, но и Брежнева.
— Вашего Машерова я тоже знала, — сказала она мне.
— Он погиб в автокатастрофе, — кивнул я.
— Это была не простая автокатастрофа, — усмехнулась баба Катя.
— Диверсия? — удивился я.
— Конечно.
Возможно, я до сего дня пребывал бы в уверенности, что Машерова действительно убрали с дороги кремлевские кукловоды, если бы не знакомство с композитором Лученком. Его соседом по даче был второй секретарь ЦК Компартии Белоруссии Кузьмин.
— Который с Машеровым работал? — вспомнил я.
— Тот самый, — сказал Лученок. — Сейчас на пенсии, но по-прежнему большой человек.
— Он тоже считает, что Машерова убили?
— Пусть сам расскажет.
Игорь Михайлович позвонил по телефону, и мы направились к дому на соседнем участке.
Дом даже отдаленно не походил на царские хоромы. И даже не на царские.
— Скромно живут бывшие секретари, — сказал я.
Лученок промолчал.
Кузьмин был высок, строг и вальяжен. Даже сейчас было видно, что это настоящий коммунист-идеолог из когорты Суслова. Белорусские писатели его хорошо знали. Да и не писатели тоже.
Александр Трифонович встретил нас на пороге и провел к большому столу в гостиной. Хозяйка торопливо расставляла на столе тарелки с солеными грибами, огурцами и помидорами. На разделочной доске лежало тонко нарезанное сало.
"Мастерская работа", — подумал я.
— Прошу садиться, — достал из холодильника бутылку водки Александр Трифонович. — Вас интересует гибель Машерова?
— Вот его! — показал на меня пальцем Лученок.
— Не было никакой диверсии, — сразу взял быка за рога Кузьмин. — В восемь часов пятнадцать минут того дня у нас была рабочая планерка. На ней присутствовали Машеров, я и управляющий делами. Утвердили план мероприятий на день, и Петр Миронович сказал, что хочет съездить в Смолевичи, давно, мол, там не был. Он сел в машину и уехал, а я и управделами разошлись по своим кабинетам.
— Значит, никто не знал, что он туда поедет? — спросил Лученок.
— Никто. Кроме нас двоих, конечно. Но вы ведь не думаете, что...
— Не думаем, — хором сказали мы с Лученком.
Кузьмин разлил водку по рюмкам, мы выпили.
— Таким образом, подстроить эту аварию никто не мог, — строго посмотрел на меня Александр Трифонович. — Тем более спецслужбы. Мы бы о них знали.
Я кивнул. ЦК Компартии тогда действительно знал все.
Мы еще выпили по рюмке и разошлись.
— Хороший сосед, — сказал Лученок. — У меня с ним никаких конфликтов.
— Вероятно, он и с Машеровым не конфликтовал, — согласился я.
...Но самым загадочным жильцом первого коттеджа во Внукове была все же не баба Катя. Ее роль подруги первых лиц государства закончилась с развалом СССР. В последние годы она мирно собирала в нашем лесу подберезовики, причем получалось это у нее весьма неплохо.
— Вы когда-нибудь видели во Внукове Карелина? — как-то спросил я Вячеслава Иванченко.
— Нет, — покачал он головой. — Иногда дочка с внуком живут.
Это я и сам знал. Внук Сашка устраивал в своем коттедже представления, за которые пытался содрать с внуковских жильцов деньги. Но писатели народ тертый. Смотреть они соглашались, платить отказывались.
Так вот, Карелина во Внукове я не видел ни разу. Впрочем, вторым таким же писателем-фантомом был и Овидий Горчаков из четвертого коттеджа. Но к Горчакову претензий было все-таки меньше. В его квартире постоянно жили жена Олеся и внучки Катя и Соня. У нас их звали Катисонами, по аналогии с патиссонами. Причем внучки обещали стать хорошенькими особами, что впоследствии и случилось.
— Так мы тезки? — подошел я к Олесе в буфете.
— Нет, — засмеялась она.
— Но ведь Олеся.
— На самом деле я Аэлла, а Олесей стала под старость.
— Красивое имя, — отчего-то смутился я.
— Родители наградили, — вздохнула Олеся. — Но очень долго приходится объяснять, что такое Аэлла.
— И что это?
— Наверное, что-то вроде Аэлиты.
— Н-да, с именами иногда бывает, — согласился я.
Олеся мне нравилась. В принципе почти у всех внуковских писателей жены были красавицы, даже у Стекловского. Но Олеся и на их фоне выделялась умом, тактом и живостью.