А вот со Стекловским, жившим прямо подо мной, все было не так просто. Да, его Лида была хороша, но сам Игорь Иванович чаще всего оказывался несносен.
Чуть ли не в первую же ночь во Внукове меня разбудил громкий стук в дверь.
— Что-то случилось, — сказал я жене и пошел открывать.
На пороге стоял Стекловский.
— Алесь, я хочу прочитать вам стихи, которые только что написал! — заявил он.
— А который час?
Спросонья я ничего не понимал.
— Около четырех, но это неважно. Слушайте!
— Я стихи на слух не воспринимаю! — остановил я его. — Вы можете показать мне напечатанный текст?
— Хорошо, сейчас принесу.
Стекловский исчез.
— Он всегда читает стихи соседям в четыре утра? — спросил я Алену.
— Наверное, только новеньким. Искандеров он ведь не будил?
— Нет.
Мы залезли в постель, но сон уже не шел.
— Скорее всего, дело в том, что мы земляки, — сказал я. — Землякам многое позволяется.
— Ты с ним и пить будешь?! — ужаснулась жена.
— Нет, пить — это слишком, — пробормотал я. — Да и не похож он на пьющего.
Около пяти утра в дверь снова забарабанили.
— Кошмар! — укрылась одеялом с головой Алена.
Я открыл дверь. Игорь Иванович сунул мне в руки листок.
— Сейчас можете прочитать? — спросил он.
— Сейчас не могу, — сказал я. — Надо осмыслить.
— Звонить лучше после обеда! — крикнул мне вдогонку Стекловский. — До обеда я сплю.
— Он много пишет? — сел я рядом с женой.
— По-моему, не очень, — высунула она голову из-под одеяла. — Поэтов не поймешь, когда они пишут и зачем.
— И как с ним Лида живет...
— Ночевать она уезжает в Москву.
— Откуда ты знаешь?
— Люда Иванченко сказала.
Это было похоже на правду. Даже жена Достоевского не стала бы слушать написанное мужем в четыре утра. Не говоря уж о Софье Андреевне Толстой.
— Теперь ты видишь, что за писатель тебе достался? — спросил я Алену. — Цены мне нету.
Мы обнялись и уснули.
Но вскоре я привык и к Стекловскому. Мы подолгу обсуждали с ним особенности рыбалки на северных реках и сбора грибов в окрестных лесах. Во втором случае знания Стекловского были чисто теоретические, и тем не менее последнее слово всегда оставалось за ним.
В третьем коттедже, кроме Жоры и Старшины, жили прозаики Шундик и Антропов, переводчик Хелемский и детский писатель Шим. Впрочем, Шим проходил скорее по ведомству Георгия Маркова, председателя Союза писателей СССР. Очень скоро коллеги рассказали мне, что Эдуард Шим писал сценарии по творениям Маркова — отсюда, мол, и дача, и поездки, и прочие милости.
— Но дачу и мне дали, — сказал я.
— Ты — исключение, — объяснил мне Иванченко. — Я тебя и в ревизионную комиссию взял, потому что молодой. Для галочки нужен. Да и проголосуешь как надо.
Я молча согласился с ним.
— А Эдик немец, — продолжал ревизор. — Настоящая его фамилия Шмидт.
Эта фамилия была мне знакома. В Речице одним из моих одноклассников был Юра Шмидт. Изредка его поколачивали за немецкое происхождение, хотя парень он был на редкость воспитанный и смышленый.
— Шмидты исполнительные, — сказал я.
— Так ведь немцы! — поднял вверх указательный палец Иванченко. — На самом деле Эдик столяр. Да и агроном хороший. Видал, какой у него огород?
Третий коттедж действительно был самый ухоженный в поселке. Его стены обвивали плети дикого винограда, у крыльца пышно цвела сирень, вдоль ограды благоухали высокие кусты флоксов. Ричи Достян из четвертого коттеджа жаловалась, что у нее от запаха флоксов раскалывается голова.
— Это немыслимо — столько цветов в одном месте! — прикладывала пальцы к вискам Ричи Михайловна. — Если вы их не выкорчуете, я сойду с ума!
— Там и шиповник цветет, — сказал я жене.
— От шиповника голова не болит, — ответила она.
— У меня и от флоксов не болит.
— Потому что ты из простого сословия. А Ричи Михайловна небось дворянка.
— Какая дворянка?! — вытаращился на меня Иванченко, когда я обмолвился о происхождении Ричи. — Армянка из Ленинграда. Они с Эдиком из одного литобъединения.
Мне кое-что стало понятно. Члены одного и того же литературного объединения не только не любили стихи и рассказы своих товарищей, но зачастую и их самих. Если твой коллега выращивает, предположим, флоксы, то легко можно предположить, что тебе ненавистен их запах.
— Обычное дело, — поделился я своими соображениями с женой.
— Это уж слишком, — сказала Алена. — Видел, какие у Шима рододендроны?