— Кошмар! — сунула мне в руки газету Алена.
Мне ее вид не понравился.
— Так уж и кошмар, — сказал я. — Ну, поругали маленько.
Однако, пробежав глазами текст, я понял, что рецензия была форменным разносом в стиле двадцатых годов. Тогда за них легко расстреливали.
— Н-да, — сказал я. — Это кто ж таков?
— Какой-то историк из Киева... — губы у жены задрожали. — Теперь точно выгонят...
Мне подумалось, что после разноса в "Правде" изгнание проштрафившегося редактора из издательства было вполне возможным вариантом.
— С волчьим билетом! — всхлипнула Алена.
А вот этого не хотелось бы.
— Не переживай, — обнял я жену. — Авось рассосется.
И был прав. Директор издательства, которому было поручено принять к редактору соответствующие меры, вызвал Алену к себе.
— Рано еще "Домострой" издавать, — отечески пожурил он ее.
— А когда не рано? — спросила Алена.
— Ну, лет через десять, — посмотрел в окно директор. — Когда построим. Выговор все-таки придется объявить.
Алена вздохнула. Недавно ее назвали лучшим молодым редактором издательства, и переход из лучших в худшие давался нелегко.
Однако история на этом не закончилась. Рецензент из Киева тоже оказался не лыком шит. Он напечатал в "Правде" вторую статью, в которой впрямую спрашивал, какие меры руководство издательства приняло к идеологически незрелому редактору. Очевидно, он был не простым историком, этот товарищ из Киева. "Зачем советскому человеку “Домострой”, в котором сосредоточены все пережитки не только буржуазного, но и феодального общества?" — вопрошал он.
Позже я посмотрел эту книгу. Некоторые места в ней мне понравились. Например, вот это: "Страх божий всегда носи в своем сердце и любовь нелицемерную, и помни о смерти". Sic! Помни о смерти.
Но в остальном, конечно, это была очень вредная книга для нашего человека. Вот что в ней было написано о блюдах, которые следовало подавать к столу в мясоед с Пасхи: "Лебедей, потроха лебяжьи, журавлей, цапель, уток, тетеревов, рябчиков, почки заячьи на вертеле, кур соленых, баранину соленую да баранину печеную, куриный бульон, крутую кашу, солонину, язык, лосину, зайчатину соленую, заячьи пупки, кур жареных, жаворонков, бараний сандрик, свинину, ветчину, карасей, сморчки, кундумы, двойные щи".
Кроме того, в Пасхальный мясоед подавали еду рыбную: "Сельдь на пару, щуку на пару, лососину сушеную, белорыбицу сушеную, осетрину сушеную, спинки стерляжьи, белужину сушеную, спинки белужьи, спинки белорыбицы на пару, лещей на пару, уху с шафраном, уху из окуней, из плотиц, из лещей, из карасей".
Мне было непонятно, что такое "кундумы" и "сандрик". Но в доме нормального "древника" всегда есть словарь древнерусского языка, и я узнал, что сандриком называлась можжевеловая смола, а кундумами — вареники с говядиной в подливе.
Конечно, книга с подобным перечислением блюд была идеологической диверсией, о чем я и сказал жене.
— У Аксакова в "Детских годах Багрова внука" еще больше блюд, — пожала она плечами.
— Аксаков писатель, — сказал я, — а здесь идеология. Неужели не понятно?
— Понятно, — вздохнула она. — Выгонят, сам на работу пойдешь.
— Зачем? — удивился я.
— Кто-то ведь должен в семье работать.
— Не обязательно. На жизнь и гонораров хватает.
У меня выходили книги поочередно в Москве и Минске, и на жизнь действительно хватало даже без зарплаты жены.
— Без работы мне скучно, — заупрямилась Алена.
Вот это другое дело. Если человеку скучно — пусть работает. Лишь бы товарищ из Киева не попался. А у жены был классический товарищ, прямиком из "Истории КПСС", где боролись с врагами народа и прочей контрреволюционной сволочью.
Но мы недооценили директора "Савраски". Он тоже был товарищем "оттуда" и знал, к кому и куда идти за советом.
Через неделю после второй статьи в "Правде" он снова вызвал Алену к себе.
— Мы выписали вам премию в размере месячного оклада, — сказал он.
— За что? — поразилась жена.
— За издание высокохудожественной литературы. Идите и спокойно работайте.
— А киевлянин?
— С ним разберутся без вас.
— И даже не будет выговора?
— Не будет.
Алена купила в ГУМе бутылку "Ахашени", и вечером мы ее распили.
— Хорошо, что наш директор из ЦК, — сказала она, залпом осушив бокал. — Обычный директор меня бы не спас.
— Обычных директоров у нас не бывает, — возразил я, с тревогой наблюдая, как она наливает себе в бокал вино. — Может быть, съешь персик?
— Не хочу.
Она снова выпила бокал до дна.
"Сейчас упадет", — подумал я.