Глядя на весь этот широкий простор, я убеждал себя, что все будет хорошо. Мир, конечно, когда-нибудь провалится в тартарары, но лично тебя это не коснется.
А перемены начались уже и во Внукове.
Буфет переехал из деревянного дома кастелянши в другой, поменьше. В нем уже не было столов с белоснежными скатертями. Мрачная Нина Степановна стояла за примитивным прилавком и покрикивала на писателей, бредущих к ней по гнилым половицам. Она хорошо понимала, что возврата к скатертям уже не будет.
В котельной стали хуже топить.
— Угля нету, — сказал Николай Иванович, когда я ему пожаловался на холодные батареи. — А без угля какое тепло? В конторе вон одна Галя осталась.
Я пошел в контору. Действительно, за столом в углу сидела Галя.
— А где народ? — спросил я.
— Уволились, — пожала плечами Галя.
— И Володя?
— Он мебель таскает.
Володя был директором нашего поселка. Это был шустрый малый лет тридцати пяти. В лучшие времена под его началом в конторе трудились до десятка девиц. На самой красивой из них он женился, — и вот в конторе одна Галя, самая, пожалуй, страшная.
Пару дней назад я и впрямь видел Володю, который с каким-то мужиком тащил по заснеженной дороге диван.
— Зачем ему мебель? — поинтересовался я.
— Продаст! — удивилась Галя. — Уже почти ничего не осталось. Вам кресло не надо?
— Надо, — сказал я.
— Пойдемте, выдам. Хоть что-то от ворья убережем.
Я знал, что диван, украденный Володей, мелочь по сравнению с тем, что растаскивают сейчас настоящие хищники. Вчера было заседание ревизионной комиссии, на котором шла речь о Литфонде. Там было что красть. В автохозяйстве, например, по остаточной стоимости были распроданы сорок две единицы техники. А в Сочи таинственным образом исчезли несколько гектаров земли, выделенных Литфонду для строительства Дома творчества. Да и уже существующие дома творчества сильно уменьшились в размерах. Кто грел на этом руки, можно было только догадываться.
— Нужно сообщить об этом на предстоящем пленуме, — сказал я Вячеславу Ивановичу.
— Обязательно! — кивнул он крупной головой. — Соберем все документы и доложим.
Я понял, что на пленуме Иванченко выступать не будет. У него как раз в эти дни решался вопрос с квартирой в знаменитом доме в Лаврушинском переулке. Именно в нем била стекла булгаковская Маргарита. Похоже, бить их там было за что.
У нас во Внукове освободившийся дом кастелянши поделили на квартиры и стали туда заселять писателей. В одну из квартир на втором этаже въехал Эрнст Сафонов, и я этому, конечно, был сильно рад.
9
К этому времени Эрнст Иванович остался один. Его жена, Лариса Тиграновна, умерла от тяжелой болезни. Я знал ее. Она была из рода карабахских князей, и в доме Сафоновых часто можно было увидеть гостей с Кавказа. Они всячески выказывали свое почтение княжне. Как-то я попал на шашлык, приготовленный этими самыми гостями. Это был настоящий кавказский праздник — с дымящейся бараниной, особыми специями и отборным коньяком. Тостов я там наслушался на три года вперед.
Лариса Тиграновна была искусствовед, в доме на стенах висело много картин, и я бродил по нему как по художественной галерее.
— Писательских портретов маловато, — вышел из соседней комнаты Эрик.
— Писатели редко бывают фотогеничны, — хмыкнул я.
— Особенно хорошие, — согласился Сафонов. — Я, между прочим, в общежитии Литинститута в одной комнате с Рубцовым жил. Вот он портреты любил.
— Какие портреты?
— Классиков. Однажды снял со стен в красном уголке портреты Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, принес в комнату, расставил на стульях, водрузил на стол бутылку водки и стал чокаться с каждым портретом по очереди. "С товарищами выпиваю", — объяснил он коменданту.
— Выгнали?
— Его несколько раз выгоняли. Чем лучше поэт, тем хуже он себя ведет.
Это я знал. Но знал и то, что для попадания в классики одного выпивания с ними мало.
— Рубцов в классики вряд ли попадет, — угадал ход моих мыслей Эрик.
— Лицом не вышел?
— Скорее своей сермяжностью. Как он сам написал, сейчас на нас напали "иных времен татары и монголы".
— Неужели все так плохо?
— Еще хуже.
Сафонов махнул рукой и ушел к гостям.