Наши творческие мастерские размещались на улице Некрасова. Лично я с большим удовольствием проживал бы на улице Гоголя, однако и Некрасов не последний поэт. Он знал, кому живется весело, вольготно на Руси.
Кроме творческих мастерских, у нас на Некрасова были дачи Твардовского, Исаковского и Погодина. Причем это были настоящие дачи, по гектару каждая. В глубине заросших лесом участков угадывались очертания деревянных строений, кое-где еще сохранивших черты былого великолепия. Например, дом на участке балерины Лепешинской был настоящим русским теремом. Может быть, его темные бревна были уже изрядно источены короедом, но издали дом смотрелся весьма живописно. Позже участок Лепешинской купил какой-то тележурналист, и терем исчез, а на его месте появился типовой американский особняк.
А вот дом на участке Попова, первого московского мэра, выглядел как сарай. Но у этой дачи была своя история.
По иронии судьбы Гавриил Попов купил эту дачу у другого Попова — Серафимовича. И все в округе стали говорить, что наш мэр внебрачный сын этого самого Серафимовича.
— Вчера он меня в канаву спихнул, — как-то пожаловался мне Иванченко, сосед с первого этажа.
— Внебрачный сын? — хмыкнул я. — Зато теперь вы смело можете говорить, что вас смыло железным потоком.
— "Волгой" меня смыло! — обиделся Вячеслав Иванович. — Иду спокойно по дороге, и вдруг бац в задницу. Я носом в канаву. Гаврила выскочил из машины, помог подняться. Полчаса извинялся.
— Не заметил вас на дороге?
Надо сказать, не заметить Иванченко на дороге было трудно.
— Говорит, на льду занесло.
— Тяжелая машина, — сказал я.
— Машина хорошая, водитель плохой, — согласился Иванченко. — Слушай, не пойдешь ко мне в ревкомиссию?
— Куда?! — оторопел я.
— В Ревизионную комиссию Союза писателей России. Ротация намечается.
— А что в ней надо делать?
— Ну, что... Проверять документацию. Тяжелые времена для писателей наступают.
Лично я эту тяжесть в своей жизни пока не замечал. Но старшие товарищи лучше знают, что за времена на дворе. Как сказал один из них, "времена не выбирают, в них живут и умирают". И я никогда не слышал, чтобы эти времена были легкими.
— Пойду, — сказал я. — В комиссии лучше состоять, чем ею рассматриваться.
— Точно! — засмеялся Иванченко. — Прямо на завтрашнем заседании мы тебя и введем.
— Слава! — послышался голос Люды, жены Иванченко. — Пойди-ка сюда.
Слава ушел, а я отправился в лес, начинавшийся прямо за воротами поселка. Для меня он был не меньшим благом, чем сама дача.
Я родился в полесской глуши и в любом лесу чувствовал себя гораздо увереннее, чем на городской улице. Здесь мне легче дышалось, яснее думалось, ярче виделось. Иногда мне даже казалось, что я понимал язык трав и деревьев. Впрочем, как и говор реки, которая готова беседовать с тобой сутки напролет и в любую погоду.
Оказалось, что внуковский лес еще совсем недавно был настоящим. В нем встречались кабаньи помет и лёжки. Не очень далеко от поселка я обнаружил загон и вышку для охоты на лося. Их, конечно, уже не использовали по предназначению, однако бревна загона были довольно крепкие, а на вышку можно было взобраться по лестнице. Стало быть, не так давно по этому лесу бродили лоси.
Ранней весной мне на глаза попался крупный заяц. Он был наполовину беляк, наполовину русак и полностью соответствовал поговорке: "Здоров, как старый заяц весной". Заяц тяжело прыгал по просеке метрах в двадцати от меня, и я легко мог бы его догнать. Но зачем писателю заяц? Я поглазел на него и пошел на лыжах дальше.
Кстати, заячьих следов на снегу в поселке было полно. Пропали они в середине девяностых. В те годы многое в Подмосковье пропало, как и во всей стране.
Однажды на просеке прямо на меня из леса выскочила лиса. Она была худовата, но вида вполне здорового. Судя по размерам, это был скорее лис, чем лиса. Он коротко глянул на меня и сиганул в лес через просеку. Тут же из кустов вывалились две тяжело дышащие собаки. Это были крупные псы, породистые, один с короткой шерстью, второй с длинной. На обоих ошейники. Было видно, что гнались они за лисом давно. Короткошерстный пес рыкнул и снова бросился в гущу леса. Длинношерстный протяжно зевнул и сел у моих ног. Весь его вид говорил, что в лес он больше ни ногой.
— Со мной пойдешь? — спросил я.