– Не смеши меня! Дорогу прокладывают; люди же только следуют течению своих рек.
– Неужели ты считаешь, что абсолютно все?
– Мир разнообразен, поэтому я не считаю так, да и неважно, что я считаю; важно, что ни дорога, ни русло никуда толком не ведут, и мы растворяемся во времени.
– Что мы должны делать в таком случае?
– Я думаю, мир и жизнь очень интересны, но в них нет смысла. Мы придумываем их сами, а другого не дано вовсе.
Мы сидели в читальном зале, неподалёку от высоких роскошных книжных шкафов, друг против друга. Я ощущал усталость, которая также выражалась в движениях и во взгляде Кампая. Я вспомнил, что забыл включить диктофон, но теперь мне нисколько не хотелось делать это, к тому же, мой слух записывал речь богатого джентльмена напротив меня.
– И каков он, твой смысл? – спросил я.
– Я искал его постоянно, переступая через себя и делая страшные вещи, и всегда находился под влиянием окружающего. Правда, я избирал, что принять, а что оттолкнуть или изменить, и такое отношение формировало мой смысл. Всё в мире влияет на другое, является причиной другого и его следствием; я подчинялся условиям, сначала полагаясь на них, но затем, как я уже упоминал, начал класть свою дорогу сам. Однако счастье было создано не для меня; я не понимал это состояние и то, что могло к нему привести. Скажешь, что я больной? Возможно, но вообрази себе молодого эгоиста, чьи мысли и сила позволили ему попробовать всё, и ты увидишь меня и поймёшь, почему я такой.
На несколько секунд он прикрыл лицо ладонью, как бы скрывая волнение, затем опустил руку и продолжил строго:
– Ты даже не представляешь, что я делал, чтобы добиться всех этих грязных денег… – эту фразу Кампай закончил с большим трудом, хриплым голосом выговаривая слова.
Я был тихим. Он открыл глаза несколько широко и словно попытался прочесть мои мысли, но моё выражение лица было стеной, плотной и не рассекаемой в те секунды ничем.
Он облокотился на мягкую багровую спинку дивана.
– Я хочу дать тебе почувствовать страх этой ночи, Тоби. Мир рушится на моих глазах.
Желание оставить его здесь и уйти посетило меня, но что за слабость? Неужели я, «критическая атака», испугаюсь того, что скажет этот страшно-удивительный человек? Не понимая, для чего я здесь находился, я решил, что ни в коем случае не покину его, тем самым принимал вызов от самого себя; в тот момент внутренний голос резал меня изнутри, страх давил горло, неприятные ощущения сжимали тело, но уйти (я твёрдо решил) я себе не позволил.
– Кости покойников лежат на моих руках, – мёртвым тоном прошептал Номад, и лицо его покрылось холодным безумием, затем он твёрдо произнёс, – я убивал, друг мой.
Я не представлял, насколько исказилось после тех слов моё лицо. Я не знал, как понимать и воспринимать их.
– Если взглянуть на жизнь как на игру, то ты должен знать, что в этот момент тобой она уже проиграна. Бессмысленный бег. Я мчался каждый день, каждую ночь, каждый год. Честно, я невероятно устал. Я старался быть кем-то в обществе, но надевать маску и вливаться в танец толпы, то есть в её безнравственный порядок, скоро опротивело мне. Лишь красота оставляла желание продолжать жить в моём сердце, которое успело прочувствовать всё на свете: все горести и сладости, а также… Верно, красота спасала меня.
– Красота?
– Точно, она дарила силы. Красота в музыке, к примеру. Музыка позволила однажды изучить самого себя настоящего.
– Это же прекрасно!
– Но бессмысленно.
– Я уже слышал это раньше, – смело и раздражённо сказал я. – Помнишь, как ты играл на гитаре на пляже? – с интересом спросил я. И если первое интервью было глубоким сном, то второе стало увлекательным кошмаром.
– Я никогда не забуду то быстротечное время, бывшее пиком полёта моего чувства, по окончании которого я ощутил невыносимую боль падения! Тогда я неожиданно услышал великий звук, нападающий на мой берег, поэтому решил дать сражение. У нас получился неповторимый полёт в стремительных атаках; я ощущал в его порывах, что погибну, друг мой!
Мы помолчали, вспоминая ту ночь и то утро. Он, вероятно, представил гитару в своих руках (я увидел, как он принял такое положение рук, словно играл на гитаре), а я, отвлёкшись от него, представлял его же тем ранним утром, стоявшего на коленях в песке, а затем вспомнил тот звук.
Мы вздохнули.
– И ты даже ударил гитарой человека, – я нарушил тишину, когда стало неловко.
– Как ты узнал об этом? Я позволил чувствам руководить мной, вернее, не позволял: мой разум улетел за горы, этот чёртов рассудок, и чувство само взяло меня под контроль. И это было самое сильное чувство в моей жизни. Возможно, если бы мы отдавались чувству, мир бы стал честнее и лучше.