– Согласен, часто жизнь напоминает маскарад.
– Точно. Я сражался с ним, пытался управлять им, но всё в мире, как и моя дьявольская вечеринка, не поддаётся контролю.
Мрак вселялся в наши головы.
– Что ж, ты любишь музыку, потому что она навевает чувство… – начал я.
– В основном, так. Я пробовал всё в своей жизни, поверь мне; но музыка – единственное, о чём я никогда не забывал.
– Ты утверждаешь, что всё испробовал; так удалось ли тебе найти свою страсть?
– Что это значит вообще?
– Может быть, цель, назначение? – я сам не понимал, какую несвязную чушь произносил.
– Мы даже не понимаем, зачем живём на свете нашем белом. Какое назначение, о чём ты? Страсть… Возможно! Я любил… терял, но ощущал непреодолимое рвение к ней, но что же? Я едва дотянулся до неё, но вскоре сам же отпустил свою прекрасную возлюбленную. И не жалею!
«Бедный человек!» – подумал я.
– Когда я был совсем-совсем молод…
– Неважно, молод или нет, – перебил Кампай, – звучит как ненужное оправдание. Мы все проходим один и тот же путь, и все мы глупцы: что молодые, что старые.
– Хорошо, я только хотел сказать, – продолжал я, – что когда мир существовал до моего рождения, в нём не было меня, и это понятно. Но когда я появился и стал думать о смерти, грусть находила на меня. Я не знаю, зачем мы живём, но, представляя, что когда меня не станет, всё будет чёрным или вообще никаким, я не мог не тосковать, понимая, что ощущение, переживаемое мной, похоже на ощущение потери, причём потери крайне бессмысленной.
При последнем слове Кампай нахмурился; он стал сравнивать, но не мог сравнить.
– Потери жизни, конечно, и всего, что она дарит. Но я не совсем согласен с тобой: мир всегда существовал и продолжает свой путь и без нас, но мы можем оставить что-то вечное, память о себе для истории, людей, чья огромная машина вертится во вселенной. Но на кой чёрт? Как бы она не рухнула в один прекрасный момент! А сейчас всё крушится в моих глазах… – Последние слова он прошептал, выражая свою усталость.
– Что значит «крушится»?!
– Я вижу конец.
Ночное время скользило по холодному воздуху; сквозь стёкла окон проникали шум и смех. Вдруг Номад сказал:
– Я должен был выбрать между правильным и лёгким.
– И выбрал лёгкое?
– Я надеялся, что ошибусь при выборе, и тогда узнаю верный путь. Однако я не почувствовал ничего плохого ни в том, ни в другом. Я не знал, кто я такой; я ждал, кто выиграет жестокое сражение внутри меня: полный мрак или яркий свет. Согласись, одно другого привлекательнее, но я позволял им поочерёдно брать вверх. Впоследствии, однако же, я пытался стать другим снова и снова, поступать и хорошо, и плохо; и добродушно, и жестоко, но в конце концов так и не понял, что вернее, важнее и имеет смысл.
– Возможно, мы должны обратить внимание на то светлое, доброе, что заложено внутри нас, и поступать так, как велит нам открывшееся для других сердце.
– Никто не знает; звучит идеально и слишком безобидно.
Мы услышали неожиданный рёв трубы парохода снаружи.
– Пойдём! – крикнул Номад и быстро поднялся и пошёл к дверям.
Мы спустились вниз. На каждой ступеньке лестницы жуткая боль отдавалась в голове; пианист всё так же стучал по клавишам, звуки пианино раздражали меня. Я впадал постепенно в полусонное состояние; я едва различал, что творилось вокруг меня, но старался следовать за Кампаем, который, казалось, чувствовал себя так же, как и я.
– Эти благородные джентльмены охраняют мой дом! – прокричал взволнованный Номад, быстро пересекая гостиную и широко раскидывая руки в стороны.
Такой необычный джентльмен, он был очень честным и агрессивным. Номад подошёл к пианино, воспроизвёл красивые переливания его стуков, затем с грохотом опрокинул его крышку перед обескураженным пианистом и, злобно глядя перед собой, направился к выходу. Я шёл за ним, но глаза мои закрывались, я так хотел спать, но разум заставлял мыслить и соображать до конца, но как же я хотел заснуть тогда!
Мы вышли и оказались перед происходящим: вечеринка летела, потеряв своё ускорение. Я чуть не ослеп от света.
– Взгляни на жестоких монстров, – сказал Номад, дотронувшись до моего плеча; я никогда после не забуду этого прикосновения, – они любят лишь того, кто ощущает одно и то же вместе с ними, то есть одних себя, несчастные.
– Нужно любить других, правда? – спросил я сонным голосом.
Странно, но мой вопрос попал в точку.
– Конечно, мы ведь люди, живые люди! Уважающие друг друга, понимающие, любящие… Эх, всё пропало! Надеюсь, в один момент каждый возьмёт и пустит себе пулю в лоб, все вместе, и то было бы восхитительно!