Итак, я всё обдумал, наконец, и решил, что во что бы то ни стало я не вернусь обратно в это лето; и через два дня я нёс чемодан в каюту, затем глядел в окно, где виднелся освещённый солнцем порт; я прогуливался по коридорам, избегая встречи глазами с проходящими мимо меня людьми, немного покачиваясь из стороны в сторону; на душе у меня было и светло, и неспокойно. Я качался, и чувства мои качались: то я возбуждался от ярких лампочек в роскошных комнатах, от взглядов красивых улыбающихся девушек и от того, что ждёт меня впереди, и от того, что я ещё ни разу не был на корабле и что мне всё это очень нравится; то пройдёт мгновение, и вот я уже ощущаю неровность под ногами, становится неприятно от скопления большого количества людей в ресторане, от шума, смеха, грохота, кружащих мою голову вместе с едва покачивающимся полом, и тогда я переставал видеть, что находилось передо мной, падал на стул и бросал потерянный взор на огромную ослепительную люстру, высоко висевшую над белым столом.
Яркая обстановка моего путешествия через океан напомнила мне о той светлой музыке, которая рисует улыбку на лицах тех, кто слушает её. Воображение заполнилось разными звуками, отражающимися в голове и несущимися по всему океану, и, словно во сне, маленький кораблик, летевший по поверхности воды, был переполнен людьми, праздновавшими что-то в течение всего круиза не останавливаясь. В воображении полусна виднелись разноцветные лучи, громкая музыка, звонкий смех и моё отсутствие. Я находился рядом, просто наблюдая за праздником; я хотел быть вместе с этими счастливыми, пусть только сейчас, но по-настоящему счастливыми леди и джентльменами. Я пытался плыть к медленно летящему кораблику, но огромная волна откуда-то появилась в тиши и ударила меня; напрасны были мои попытки, и солнце садилось за горизонт, и звуки праздника утихали, пропадая вдали, а я утопал, не позволяя горьким чувствам дарить мне силы, в глубокой мрачной толще воды.
Но то было лишь сном, а сейчас я вижу, как стоял на палубе, облокачиваюсь на белую металлическую ограду, и смотрел вдаль – туда, откуда я начал свой новый путь, на ту неширокую площадь, одна из всех дорог которой неожиданно осветилась. Горизонт застыл в глазах моих; за ним оставалась моя прежняя жизнь, от которой я убегал куда-то, но воспоминания из которой я обещал себе никогда не оставить. Свежий ветер дул мне в лицо. Как и разум мудрого старца, моя голова наполнена картинками из прошлого. Но дует ветер и сдувает самые тусклые и ненужные из них, исчезновению которых я никак не препятствую. И в это время, стоя перед закатом над бесконечным океаном, я не чувствовал, а думал, к сожалению. И думал я о дорогах; сравнивал несущиеся по асфальту автомобили с летящими по неподвижной водной глади кораблями, представлял грациозно и медленно парящую в неподвижном воздухе птицу. Я стоял в задней части лайнера и видел, как внизу две белые линии пены расходились из-под корабля в разные стороны, образуя узкий треугольник, такую форму появляющейся и сразу же исчезающей дороги океана.
II
Спустя мучительную неделю лайнер причалил в порте Галифакс. В разгар дня прекрасный полукруглый берег был переполнен лодками, кораблями и пассажирскими суднами. Чуть дальше набережной длинный каменный пляж границей раскинулся между синим океаном и зелёным парком. Я видел, как много людей спешили, бежали с волнением в глазах, пытаясь либо покинуть родные земли, либо вернуться к ним. На их губах несложно было читать слова «hello!» или «goodbye!», кто-то с улыбкой обнимался с близкими людьми, встречающими; кто-то чуть ли не плакал, тоже обнимая знакомых, провожающих. У всех был дом, в который невероятно радостно вернуться и который невероятно грустно покидать, и так происходит чаще всего. Я знал двух или трёх приятелей, не имеющих родного дома; они называли себя «жителями открытого мира», жили то здесь, то там и рассказывали мне, как много поразительного смогли они увидеть и как много удивительных уголков мира смогли посетить, причём рассказывали в самых разнообразных тонах. Когда я писал о музыкальных турах, я тоже не мог не использовать палитру красок. Я описывал всё: от цвета гитары до цвета крыши гостиницы, с которой однажды чуть не свалился один смелый гитарист. Мне казалось, что у меня получалось рисовать обстановку и топить в ней читателя, и каждый раз, передавая с помощью бумаги и ручки рассказы музыкантов, я поражался тем, насколько разными они были – и музыканты, и рассказы. Поражался также и от их самых разных мыслей; иногда от того, как они описывали нечто чувственное или свои переживания и как честно улыбались или хмурились при этом. В такие моменты времени человек с его умом, художник, рождает мысль, которая говорит ему идти вперёд и творить. «Наша планета – наш огромный дом, и каждая дорога открыта для нас, брат. И если это не так, то мы не понимаем человека, противостоящего этому, – того, кто делит общий дом», – говорил мне один из таких людей, впечатлительных и романтических, – словом, не таких, как я. Я не был особо сентиментальным, но и мне удавалось, слушая их рассказы, кое-как ощущать себя частичкой нашей планеты; чувствовать, что роль выбора и принятия решений, куда идти и что делать, принадлежит лишь мне.