Другой раз на нашей вечеринке, откуда взялась, никто не знает, но почти весь вечер провели они с Лидоланским в ванной. Люди не могли зайти руки помыть.
Наконец, к матери Лидоланского попала, типа аспиранткой. Матушка Лидоланского профессором биохимии служила, во Втором Меде…
В конце концов Пашке это надоело страшно. Он Ирку ненавидел, но как избавиться от нее, не знал. К самому этому холоду в конце траха так привык, что с другими девчонками все казалось ему пресным. А уж какие красавицы у него попадались, и опытные. Даже Машка говорить стала, что не хочет он ее так, как раньше, что-то разладилось у них во внутреннем мире. А уж если они не были пристрастны друг ко дружке, любви на свете вообще не существует…
В общем, сам ли Лидоланский решил или кто-то посоветовал ему, но поехал он в Псковские Печоры. Первый монах, которому он исповедовался, не поверил ему, говорит, вы, говорит, молодой человек, сами одержимы, надо вам, молодой человек, к отцу Василию, в Пюхтицы, это в Эстонии, тут поблизости, на отчитку. Зато второй, старец, поверил, и Лидоланский по его совету всю ночь простоял в храме перед богородичным образом Молительницы. Вернулся он в Москву какой-то другой, смущенный и нежный.
Он думал, что Ирка теперь исчезнет из его жизни со своим холодом и странными внутренностями — навсегда. Но не так все просто. Где-то через год встретил он ее у Ксюши, одной из студенток-химичек, которая жила там же, в Раменках. Даже трахнулись они на узком кухонном диванчике. Ирка сказала тогда, что все вроде нормально, но не так, как раньше, искра пропала. Поцеловала Лидоланского, хлопнула дверью, и больше в жизни его не появлялась.
Романцев рассказал мне недавно, что встречал ее в Берлине. Вышла из метро на Гогенцеллерн-аллее и взглянула на него остро. Этот взгляд, — говорит он, — обжигающий. За двадцать пять лет не изменилась она ни на йоту. Ни с кем не перепутаешь.
Вот вам и секс.
Андрей Филимонов
ЧОРТ СТОРИ
Костя был раздражен. Хуже того, он чувствовал, что ненавидит собственную жену всеми фибрами, или из чего там состоит его душа. Просто воротило с души, как жена распластывается на диване с планшетом, бессмысленно тыча пальцами в экран.
— Дура! — громко сказал Костя.
— Пошел на хер! — огрызнулась жена, продолжая играться.
И вот так всегда! Не интересуется она им, не понимает его. С другой стороны, зачем ему вообще сдалось понимание этой малосимпатичной гирлы, на которой он в каком-то помутнении рассудка женился полгода назад? Костя решил выйти на крыльцо, успокоиться, проветриться, покурить. А то от этих мыслей — зачем да почему — возникает такое чувство беспомощной запутанности, что хоть кричи.
На улице он сунул руку в карман и только тогда вспомнил, что не курит. Последнее время он нередко вот так получал откуда-то информацию о себе: не курит, занимается спортом, родился в Мытищах, работает в конторе, толкающей иномарки сомнительного происхождения.
Дул холодный осенний ветер. Сосны скрипели над головой. Было тоскливо. Костя махнул рукой и вернулся в дом. Возле входной двери висела на стене столитровая эмалированная бочка с проводами и шлангами — бойлер, снабжавший дом горячей водой. На нижней панели мигал красный огонек, сигнал сбоя в системе отопления. Это случалось каждые два-три дня. Батареи внезапно вырубались. Приходилось обесточивать дом, после чего бойлер некоторое время вел себя нормально. Но система явно требовала отладки. Костя уже не раз говорил об этом Саиду. Таджик все-таки. Значит, должен обслуживать дом. Ремонт, и все-такое. Однако Саид стопроцентно выбивался из образа трудового мигранта. Руками он умел делать еще меньше, чем Костя. То есть, совсем ничего.
— Саид! — крикнул Костя, заранее понимая безнадежность своего призыва. — Бездельник хренов!
— Чито тебе? — отозвался тот откуда-то со второго этажа.
— Когда починишь бак?
— Сколько говорить, я тебе чито, МЧС, да? — ответил голос с акцентом. — Я Дюшамбе философский кончал. Кант-шмант, Гегель-шмегель. Сам работай, в рот ибать!
Гнев, целый день копившийся в Костиной груди, требовал разрядки. Пружинистыми спортивными шагами Костя побежал вверх по лестнице, уверенный в том, что сегодня он наконец-то отпиздит наглую восточную рожу. Совершенно непонятно, с какой стати проживал в доме нахлебником плохо говорящий по-русски кандидат философских наук из Средней Азии.
На втором этаже Костя остановился и закашлялся. Из комнаты Миши, друга-буддиста, валил клубами вонючий конопляный дым. Миша практиковал недеяние, поэтому, в отличие от Саида, даже не читал книг. Только переворачивался с боку на бок на своем тюфяке, да еще изредка чистил огромный чилум, сделанный в виде головы Хайле Селассиа. Ни с кем в доме Миша не разговаривал. Костя не мог вспомнить, почему считает Мишу своим другом. К тому же, еще и буддистом. Но каждый раз, когда он вспоминал о существовании Миши, в голове возникали два слова: друг и буддист.