Светка говорила, что с утра будет дома, потом в институт.
Энди вышел в коридор — длинную кишку, протянутую от одного конца дома в другой. На небольшой полке под тусклой, но резкой лампочкой (Рембрандт, блин) — черная лягушка телефона. Большая лягушка, готовая укусить тебя за руку. Не суй пальцы в диск — он ворует твое время. Энди сунул четыре пальца в четыре отверстия диска. Вынул. Пальцы вдруг отделились и стали жить отдельно от Энди. Да, совсем не собранный человек. Такую фразу о себе он часто слышал в школе. А потом читал про несобранного человека в каких-то африканских сказках. В темноте стены на него грустно смотрели лики рембрандтовских стариков.
«Чего пялитесь» — мысленно сказал им Энди, и старики закрыли глаза. Он достал из кармана записную книжку… Точнее, книжечку, маленькую, в аккуратном кожаном переплете — подарок Билли. На каждой странице с трудом могли уместиться десять телефонов. Впрочем, книжка была почти пуста…
Энди попытался пытался поймать взглядом гусеницу из цифр номера Светки. Гусеница ловко выскользнула из поля зрения, а затем и вовсе переползла на следующую страницу. «Не уйдешь». Он придавил строчку пальцем, точнее мысленно потребовал, чтобы палец придавил ее и палец это сделал, а другой рукой начал набирать номер.
Занято.
Он набрал еще раз.
Наконец, линия освободилась, кто-то снял трубку и низким мужским голосом произнес:
— Ты можешь набрать номер ноль ноль пять пять или ноль ноль пять ноль или просто четыре ноля.
Энди набрал четыре ноля и с той стороны подошел его приятель, Миша.
— Ее позвать не могу, а вот её мужа, пожалуйста.
— Нет, спасибо.
«Что он гонит! Какой у Светки может быть муж?» Энди повесил трубку, и вдруг понял, что если бы набрал ноль ноль пять ноль, не было бы Миши, может, подошла бы она сама, или кто то еще, каждый из номеров был одним из путей, можно было бы по проводу пройти как по коридору и оказаться у нее в квартире… «ноль ноль пять пять, ноль ноль… Каждая комбинация приводила к разному».
Он захотел об этом рассказать Филу, побежал по коридору, открыл дверь. Филова комната странно изменилась. В ней почти не было мебели, висели ковры, а в углу сидела узбечка.
— А где Фил? — спросил Энди.
— Какой Фил?
— Ну, который тут живет…
— Вы, наверное, перепутали комнату, — сказала узбечка и улыбнулась.
Зубы у нее были золотые. Может не узбечка она вовсе, а цыганка. Фил говорил, что у них узбеки живут.
Энди развернулся и увидел перед собой Фила.
Ты чего, — сказал Фил, — совсем? Это же не моя комната.
— Какая разница. Они здесь все одинаковые.
Энди бросил взгляд в коридор, тёмный, освещенный под высоким потолком лампочками без абажуров — он тянулся на километры, и вдоль всего коридора были двери, двери, двери… И в конце — тупик, дверь в туалет. Темнота.
— Давай, не свети здесь, — сказал Фил.
— Тогда где свет в конце тоннеля? — продолжил свою мысль Энди.
Он пошел по коридору вслед за Филом, точнее, пошли его ноги.
— Останови их… — сказал он Филу, — быстрее, я упаду…
— Кого?
— Тормози. Дай мне догнать ноги.
Фил в ответ лишь рассмеялся.
Энди вошел в Филову комнату и упал на диван.
Над ним на сквозняке шелестели крыльями Филовы дадзыбао — листочки с надписями. Точнее, со стихами. Одно стихотворение на листочке. Энди поймал одно рукой, и оно легко отделилось от стены.
— Я вешал не для того чтобы обрывали — сказал Фил.
— Watch out where the huskies go, and don`t you eat that yellow snow — запел Фрэнк Заппа.
— Дурак, кто же будет есть этот обоссанный снег, — пробормотал Энди и сам провалился в желтую толщу.
— Уходим, — сказал Фил, — ты как?
Энди вышел из небытия.
— Никак. Я просто вырубился. Сколько сейчас?
— Два — сказал Фил. Что означало «Два» Энди переспрашивать не стал.