Почувствовав вкус к тихому пению, я задалась целью его освоить. Я боготворила знаменитую своим пианиссимо Монсеррат Кабалье — когда угодно, где угодно любую арию она могла спеть предельно тихо. Это было удивительно красиво, пусть ее и критиковали за любовь к эффектам. С помощью Беверли я в два этапа овладела техникой пианиссимо. Во-первых, я научилась мысленно направлять звук в ямочки на носу. В результате не возникает носовой звук, напротив, эта техника помогает сфокусироваться на использовании резонанса и поднятии мягкого нёба. Я до сих пор частенько использую этот прием, особенно при исполнении длинных пассажей и пении пианиссимо. Во-вторых, я представляла себе, что скорее веду тон, а не толкаю его. Полезно визуализировать этот процесс, представляя себе, как подаешь звук публике на блюде, растягиваешь каждую фразу, словно ириску, или выпускаешь макаронину из собственного лба в конец зала. (Певцам нравятся образы, навеянные едой, да.) Лучшее упражнение здесь — messa di voce, которое начинается тихо, на одном тоне, затем нарастает до форте и соскальзывает обратно в пианиссимо — спокойно, вверх-вниз по хроматической гамме. Это процесс кропотливый и медленный, но он может научить всему, что касается динамического контроля.
Ни один учитель не поможет вам собрать всю вокальную мозаику от начала и до конца. В формировании моего голоса участвовало множество педагогов: основу заложили мама и Пат Мисслин, Беверли указала ключевые приемы и заложила базовую технику, определенное влияние оказали и Шварцкопф, и Джен Де Гаэтани, и хоровое пение. Это основы основ, но, кроме того, я получила десятки полезных замечаний от других наставников и учителей, благодаря которым шаг за шагом продвигалась вперед. До сих пор каждый новый проект учит меня чему-то новому: как лучше осваивать репертуар, как владеть голосом независимо от акустики, стресса, страха, гормонов, простуды и других напастей, диет и отношений с труппой и с дирижером — то есть всего, что может сказаться на моем пении.
Я вспоминаю себя в шести-, шестнадцати- и двадцатишестилетнем возрасте и понимаю, как важны для меня были отношения с учителями. Я всегда старалась быть примерной ученицей, мне нравилось учиться, и я вечно искала одобрения. Даже простившись с Джуллиардом и начав самостоятельную карьеру, я продолжала работать с Беверли и всегда находила того, кто мог предложить мне что-то новое. В юные годы меня окружала целая толпа наставниц, причем охотно помогали мне те, на чью помощь вроде бы не стоило рассчитывать, — другие сопрано.
Обилие стереотипов, связанных с сопрано, может соперничать с богатством расхожих мнений о библиотекарях и свекровях: нас, всех до единой, без конца обзывают дивами и примадоннами, а ведь ни то ни другое слово изначально не имело отрицательного окраса. Оказывается, мы эгоистичны, требовательны и привередливы. Пьем только шведскую родниковую воду безо льда, охлажденную ровно до шестидесяти семи градусов и исключительно из бокалов «Лалик»; если вода охлаждена до шестидесяти восьми градусов, мы просто-напросто отказываемся выступать. Мы названиваем нашим менеджерам с задних сидений лимузинов, чтобы они перезвонили нашим водителям и попросили их отрегулировать кондиционер. Мы непременно носим шарфики, предпочтительно от Эрме, Гуччи и Лоро Пьяна. Говорим мы высокими голосами, а-ля Джулия Чайлд[34], с «континентальным» акцентом — или вообще не говорим, но пишем в маленьких блокнотиках; особо продвинутые стучат по клавиатурам крошечных ноутбуков или органайзеров, которые совмещают в себе функции мобильного телефона, айпода, наладонника и цифрового фотоаппарата. Мы путешествуем в сопровождении ассистентов, так что нам не приходится самим беседовать с портье и стюардессами (прекрасный способ избежать пяти тысяч ненужных фраз), портного, парикмахера и — сама недавно видела у одного очень известного тенора — личного шляпного мастера. Перед представлением мы едим только углеводы, никаких яблок и любых провоцирующих газы овощей, или же, напротив, — только белки и яблоки, дабы избежать образования мокроты. Мы как огня боимся томатных соусов и острой пищи — вдруг изжога! — и даже не помышляем о том, чтобы есть после семи вечера: не дай бог, пища двинется обратно (крещусь десять раз сперва на католический, затем на православный манер при одной только мысли об этом).