— Мне ваш номер дал Энсенадский Дылда, в той мозговой лавочке, в Гордита-Бич? Я про мужа своего звоню. Он раньше был вашим близким другом, и Шасты Фей Хепчест?
Нормально.
— А вы…
— Надя Харлинген. Хотела уточнить, как у вас сейчас с загрузкой.
— У меня с… а-а. — Профессиональный термин. — Конечно, а вы где?
Адрес оказался во внешнем Торрансе между Уолтерией и лётным полем — дом с полуэтажами, у подъездной дорожки перечное дерево, на задворках эвкалипт и панорама тысяч маленьких японских седанов, что выплеснулись с главной стоянки на острове Терминал и маниакально выстроились вширь и вдаль по асфальту перед отправкой в автоагентства за пустынями Юго-Запада. По всей улице разговаривали телевизоры и проигрыватели. Деревья в этом районе просеивали свет до зелени. Над головой урчали аэропланы. На кухне в пластиковом горшке висел карликовый ползучий фикус, на плите варился овощной бульон, в патио, засунув клювики в цветки бугенвиллии и жимолости, в воздухе вибрировали колибри.
У Дока имелась хроническая проблема — одну калифорнийскую блондинку он не мог отличить от другой, — и тут он обнаружил на все сто процентов классический экземпляр: волосы, загар, спортивная грация — всё, кроме знаменитой на весь мир неискренней улыбки, коя, благодаря комплекту покупных резцов, говоря технически — «фальшивых», — побуждала тех, кому их хозяйка всё-таки улыбалась, задуматься, что за реальная и скучная история их там разместила.
Заметив пристальный взгляд Дока:
— Героин, — симулировала объяснение она. — Высасывает из организма кальций, как вампир, — посидишь на нём сколько угодно времени, и зубы пойдут к чёрту. От дитяти цветов до заширенной шкварки — чпок, как по волшебству. И это самое приятное. А если подольше… ну, в общем.
Она встала и заходила. Не плачет — ходит, за это Док был благодарен: информация продолжает поступать, да ещё и ритмично. По словам Нади, несколько месяцев назад её муж Дик Харлинген передознулся героином. Насколько позволила торчковая память, Док припомнил это имя — даже в газетах про него что-то было. Дик играл с «Досками» — сёрф-группой, собравшейся ещё в начале шестидесятых, теперь они считались пионерами электрической сёрф-музыки, а в последнее время занялись поджанром, который им нравилось называть «сёрфаделикой»: диссонирующий строй гитар, специфические модальности, вроде «хиджаз-кара» после Дика Дейла, невнятные вопли о спорте и радикальные звуковые эффекты, которыми всегда была знаменита сёрф-музыка: как вокальные шумы, так и самозаводка гитар и духовых. «Роллинг Стоун» отмечал: «После нового альбома «Досок» Джими Хендриксу придётся снова захотеть слушать сёрф».
Вклад лично Дика в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что ещё более подчёркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.
— Среди саксофонистов сёрфа, — пожала плечами Надя, — Дик считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту?
Док стеснённо кивнул.
— Не поймите меня неправильно, я люблю сёрф-музыку, сам с её родины, у меня до сих пор старые коцаные синглы дома лежат — «Песнопевцы», «Мусорщики», «Палтусы», — но вы правы, из худшего блюза кое-что сочиняли сёрф-саксофонисты, им и предъявят.
— Я не работу его любила. — Она произнесла это до того обыденно, что Док рискнул по-быстрому высмотреть, не блестит ли в глазу, но дамочка не собиралась на всю катушку отворачивать краны вдовства — пока, во всяком случае. Меж тем она излагала некую историю: — Нам с Диком полагалось бы встретиться пикантно, в те времена пикантность ещё была во всём и вся на продажу, а на самом деле мы познакомились убого, у «Оскара» в Сан-Исидро…
— Ох, ёж. — Разок-другой Док там бывал — и, по милости божьей, благополучно оттуда выбывал: пресловутый «Оскар», сразу через границу от Тихуаны, где туалеты круглосуточно кишели торчками, старыми и новыми, кои только что срастили себе в Мексике срощ, сунули продукт в резиновый шарик и проглотили, а потом вернулись обратно в Штаты и теперь выблёвывали.
— Я только забежала в одну кабинку, сперва не проверив, два пальца в рот уже сунула — а там Дик сидит, со своим пищеварением гринго, собирается массивно просраться. И мечем мы примерно в один миг, везде говно и блевотина, я лицом ему в колени, а усугубляет положение то, что у него при этом стояк.
Ну, в общем.
Ещё не доехав до Сан-Диего, мы вместе уже ширяемся у кого-то в фургоне, а и двух недель не проходит, следуя интересной теории, что двоим сращивать дешевле, чем поодиночке, — мы женимся, оглянуться не успеваем — у нас уже Аметист, и уже совсем скоро вот как она у нас выглядит.
Она протянула Доку пару детских «полароидов». Видом своим девочка путала — распухшая, краснолицая, взгляд пустой. Поди угадай, в каком она сейчас состоянии, у Дока аж вся кожа заболела от тревоги.
— Все знакомые любезно отмечали, как героин выходил у меня через молоко, а сухая смесь кому по карману? Мои родители считали, что мы завязли в гнетущем рабстве, а мы с Диком — мы только свободу видели, от этого нескончаемого мещанского цикла выбора, в котором и выбора-то нет на самом деле, — весь мир напряга свёлся к одному простому делу, срощу. «Вот мы ширяемся, и чем это вообще отличается от обеденных коктейлей старичья?» — думали мы.
Хотя когда это всё до такой драмы доходило? Героин в Калифорнии? да бог ты мой. Его ж тут как грязи, хоть на каждый пакет коврик стели с надписью «Добро пожаловать». Мы там были такие счастливые и глупые, ни дать ни взять пьянчуги, хихикали себе туда-сюда в окнах спален, бродили по районам приличного мира, заходили в случайные дома, просились в туалет, запирались и двигались. Теперь-то, конечно, так уже не получится, всё Чарли Мэнсон с бандой всем обосрали. Некая невинность закончилась — та штука в приличной публике, что не давала совсем уж их ненавидеть, иногда по-настоящему хотелось им помочь. Такого, наверно, больше нет. Ещё одна традиция Западного побережья нынче утекла в канализацию вместе с трёхпроцентным продуктом.
— Так и… то, что с вашим мужем случилось…
— Это не калифорнийский хмурый, точно. Дик бы так не облажался — свою обычную дозу да без проверки. Кто-то наверняка ему баш подменил — знал, что это его прикончит.
— Кто сбытчик?
— Ле-Драно, в Венеции. Вообще-то Леонард, но все его кличут анаграммой, потому как едкая он личность, ну и воздействует на финансы и чувства близких так же. Дик много лет был с ним знаком. Тот налево и направо клялся, что героин местный, ничего необычного, но толкачу что за печаль? Передозы полезны для бизнеса, на пороге вдруг целые орды торчков, убеждённых, что, если кто-то кони двинул, значит, в натуре говно хорошее, а им просто нужно поосторожней, слишком не зашириваться.
Док почуял присутствие младенца — говоря технически, карапуза: она тихонько проснулась и стояла, держась за косяк, рассматривала их с широкой заискивающей ухмылкой, в которой уже различались какие-то зубки.
— Эй, — сказал Док, — ты и есть эта Аметист, да?
— Ну, — ответила Аметист, словно бы добавляя: «А тебе-то что?»
Ясноглазая, рокенролльная, она мало походила на торчкового младенца с «полароидов». Какая бы гнетущая судьба ни собиралась на неё напрыгнуть, у судьбы этой, должно, был дефицит внимания — она отвернулась и кинулась на кого-то другого.
— Приятно познакомиться, — сказал Док. — Правда приятно.
— Правда приятно, — повторила она. — Мам? Сок хочу.
— Ты же знаешь, где он стоит, Сочная Девочка. — Аметист энергично тряхнула головой и направилась к холодильнику. — Спрошу кое-что, Док?
— Валяйте, если только не про столицу Южной Дакоты.
— Эта общая подруга, что у вас с Диком. Была. Она, типа, ваша бывшая какая-то, или вы с ней просто встречались, или?..
С кем Доку обо всём этом поговорить, кто бы не был обдолбан, ревнив или легав? Аметист в холодильнике ждала чашка сока, и девочка теперь влезла к нему на диван, совсем изготовившись, чтобы взрослый ей что-нибудь рассказал. Надя начислила ещё кофе. В комнате вдруг разлилось чересчур много доброты. В своём деле Док научился мало чему, но среди прочего немногого — что доброта без ценника подворачивается очень нечасто, а если и попадается, то слишком уж ценна, не примешь, слишком легко, во всяком случае — Доку, — ею злоупотребить, тут никуда не денешься. Посему он ограничился лишь: