Набивала зайца я обрезками ткани, и получилась простенькая небольшая подушка-игрушка с ушками и хвостиком. Рад назвал его Зая и не выпускал из рук, даже спал с ним, и это было самой лучшей наградой — видеть, что мои поделки так нравятся и радуют этого маленького, но очень серьезного мальчика.
Очень часто Радеуш начинал грустить и спрашивать про папу, и я бросалась его щекотать, чтобы развеселить и отвлечь от этой темы, тогда звонкий смех разносился по всему дому и дед чаще обычного прохаживался мимо нашей двери.
Вечерние купания проходили уже не так скованно, как первый раз, когда он сильно стеснялся. Я делала в ванной много пены, надевала ему на голову пенный сугроб, и мы больше баловались, чем мылись.
По утрам и вечерам, когда малыш спал, я доставала куклу Тори и гладила ее, приговаривая: «желай меня, Ториниус», возбуждаясь сама до невозможности, до зуда в метке, до томления во всем теле. Пару раз даже не выдерживала и уходила дрочить в ванную. Первый раз это было неловко и смешно — член был для меня все еще непривычным и чужеродным отростком чисто морально, но кончать, вспоминая янтарный взгляд мужа, его красивое тело, сильные руки и запах ватрушки было так сладко, что вся неловкость почти сразу проходила.
Горка, которую мы начали строить в первый же день, странным образом по ночам незаметно подрастала.
«Неужели кто-то из деревни приходит и помогает? Ну не дед же по ночам утрамбовывает горку?»
Сусл издевательски смеялся тоненьким голоском:
«Я верю в честность президента,
В чиновников, — почти святых,
В заботу банка о клиентах…
В русалок, в леших, в домовых».**
Ну и когда ты признаешь очевидное? Или так и будешь отрицать правду назло себе?»
«Охх, Вась, а Вась! Ну, вот почему ты такой умный, а я такая дура? Дед, конечно же, дед, больше некому».
Дед действительно пытался говорить с нами, но мы молчали с Радом, а тот и не настаивал. По взглядам было видно, что старый пердун раскаивается и терзается, но признать вину и покаяться — ну неееет! На такое он пойтить не могёт!
Я все так же бегала на улицу в своей белой тонкой курточке, хоть Ашиус и принес мне теплую шубку на меху, красивую, голубенькую, удобную и даже на вид лёгкую, которую он купил в день появления у нас Радеуша. Он злился, видя, что я стараюсь мало есть, реже пересекаться с ним, не принимаю от него никаких покупок и молчу в ответ на все его вопросы.
Нет-нет, я не собиралась ни в чем его переубеждать: с такими упертыми домостроевцами это было бесполезно — плавали, знаем, и весь мой протест он, скорее всего, воспринимал, как каприз избалованного омеги или как поведение стервы и дряни. Ну и пусть. Чихать я хотела на его мнение — все вокруг и так думают, что я сука. Ну, или кобель — здесь же нет женщин.
Погода уже повернула на весну, снег подтаивал, чаще сияло солнышко, днем можно было услышать капель, но ночами еще подмораживало, и была опасность простудиться. Дед не зря переживал, и я вняла его предупреждениям: мы гуляли понемногу, но зато три раза в день — я боялась застудить малыша, да и сама болеть не любила, все еще вздрагивала, вспоминая свое состояние, когда открыла глаза в больнице среди альф и бет.
На утро пятого дня Ашиус зашел в комнату, стараясь не будить малыша, спавшего под стенкой, легонько потряс меня за плечо и, увидев, что я проснулась, негромко сказал:
— Я ухожу на весь день, волки стали близко подходить к жилью, из Таежного собрались делать облаву. Будьте дома, никуда сегодня не ходите.
Я, как обычно, молча, кивнула головой, только в этот раз серьезно и взволнованно, и посмотрела ему в глаза. Ашиус выглядел усталым, хотя обычно в это время он был бодр и собран. Да уж, подкинули мы деду проблем и седины. Противостояние никого не делает здоровее. Я тоже за эту неделю сильно сдала — осунулась и стала хуже выглядеть: волосы потускнели, при расчесывании стало больше их оставаться на расческе, по утрам была вялость и слабость, есть совершенно не хотелось. Если бы не отрицательный тест… Но меня же не тошнило и не рвало, как подружку Тоньку, с которой мы жили в общаге в одной комнате.
«Может весенний авитаминоз?» — предложил взволнованно Вася.
Мы позавтракали сегодня поздно, ближе к обеду, ленясь вставать и готовить. Дед своим уходом сделал нам внезапный выходной, и мы ленились с Радом на всю катушку.
Устроили бой подушками, щекотушки, игру в «найди предмет» — развивали внимательность и смеялись, когда находили загаданную вещь. Потом сусл выгнал меня готовить, дед скоро вернется, а в печи тушить еду не так быстро, как на газу, надо было учитывать время.
На улицу мы выбрались часам к трем и накатались на горке до одурения, барахтались в снегу, гоняясь друг за другом и заваливаясь в подтаявшие сугробы. Я тоже вспомнила детство золотое и покаталась с горки, насмеявшись, впервые за долгое время, от души.
— Милош! Ашиус уже вернулся? — донеслось от ворот.
Мы с Радеушом уставились на двух омег, закутанных в теплые шали поверх меховых шуб. Тот, который спрашивал, был похож на Солоху — дородный, в теле, пухловатый, но очень приятный, как голосом, так и статью.
— Нет еще, — подходить и разговаривать с чужаками дед мне запрещал, поэтому я развернулась и пошла складывать подстилки, на которых мы катались с горки, обратно в сарай, обходя воткнутую в снег лопату у двери.
Рад упал в чистый пласт снега неподалеку от горки и делал ангела. Это я его научила.
Я торопилась — мы разгорячились на горке, вспотели, и надо было спешить в дом, пока не остыли и не замерзли.
— Собачка!!! — Радеуш захлопал в ладошки и уставился куда-то в сторону баньки. Я успела только развернуться и увидеть черный мазок на белом, слепящем снегу, несущееся в его сторону черное мохнатое смазанное пятно, и сердце сжалось от ужаса. От ворот донесся визг, и я даже не поняла, как оказалась рядом с ребенком, оттолкнув его в сторону, с лопатой в руке, занесенной для удара. Раздавшийся громкий выстрел оглушительно ударил по ушам и черное тело, взвившееся в прыжке, рухнуло рядом со мной, по инерции двигаясь по скользкому снегу, на излете сбив меня с ног.
Голоса доносились как сквозь вату, и поначалу мне подумалось, что это сон. Но один голос точно был деда, а второй помягче, омежий, хоть и говорил строго и хлёстко.
— … довёл, старый ты дурак! Синюшный весь, худющий, в чем только душа держится. Мало ли что там о нем болтают, но морить голодом грех, грех!
— Да не ест он ничего, не хочет. Глянь вон в холодильник — фруктов разных накупил, экзотических, ничего не ест.
— Так может беременный? Тогда ему особое питание надо. Течка же недавно совсем была.
— Тори делал тест, отрицательный, — голос деда был виноватым и кающимся, совсем на деда не похожим.
— Так может болезнь какая? Чего мне сразу не показал? Или… или опять ты свой гонор проявил, так что дитяте твоя еда костью поперек горла стала?
Дед обиженно засопел.
— Ирод! Да когда ж ты перебесишься, старый ты конь! — зло и тихо говорил омега. По голосу, омега был уже в возрасте, примерно как дед, но открывать глаза и смотреть на разговаривающих я не торопилась, внимательно слушая.
— А кукла?
— Нормальная, обычная кукла. Такая же странная, как эта вот в чудных одежках и тот «Зая» у Ради. Иголок не втыкали, обряды не проводили… Но в совокупности все выглядит очень нехорошо. У Виччери не встал на омегу после «заклятия», странные куклы, необычное поведение и его красота… Не любят у нас людей, которые отличаются. Вот увидишь, скажут, убил волка на подлете, еще до твоего выстрела. Затравят его здесь. Вызывай Тори, пусть увозит, пока не поздно, иначе даже я не спасу…
«Кукла!» — мозг сковало страхом.
— Принеси мне морсика, в горле пересохло! — приказал омега. Когда шаги деда затихли, тем же тоном донеслось, — Твоя кукла? Шаманить умеешь?
Я распахнула глаза и посмотрела на мужчину, сидевшего у моей кровати, и крутившего в руках моего игрушечного Тори.