Следуя подробным указаниям старика и карте, Миша катил деревенской улицей, которая ворочалась под автомобилем, выставляя все свои горбы. С обеих сторон желто-ржавой октябрьской мочалкой наползали кусты, свешивались ветлы и валились дома, будто пьяные, жаждущие поговорить по душам. Улица в русском селе – не то обстроенная избами вместо трибун арена, не то русло пересохшей реки. Края неровные, дома не в линию, а как-то вокруг. Здесь и кусты растут, и целые деревца, и тропки стихийные разбегаются. Посреди такой улицы можно кровать поставить, хоть вдоль, хоть поперек, лежать себе и наблюдать светила – никто не потревожит.
Деревня всего километрах в восьмидесяти от города выглядела необитаемой: большинство домов прорастали изнутри деревьями, несколько избенок покрепче со следами свежей краски были законсервированы до следующего лета. Ни лая собак, ни кудахтанья кур. Старик дал четкие инструкции, и Миша, вопреки опасениям, без труда нашел нужный дом на самом отшибе, у поля. Облезлые ветви перли поверх линялых, истлевших, мягких от старости досок забора. Сизый, крытый шифером, накренившийся сруб напоминал уснувшего пса.
Отогнув, согласно обстоятельным телефонным указаниям, проволоку, Миша распахнул калитку. Точнее, калитка выпала на него, едва он освободил ее. Пройдя по усыпанной листьями дорожке, он поднялся по гнилым ступенькам. Постучал. Стеклянная дверь веранды передразнила звоном.
– Эй, есть кто?! Это Миша!
Только теперь он сообразил, что не знает имени старика. Во время вчерашнего разговора тот не представился. После нескольких минут тщетного стука и криков, на которые никто не отзывался, Миша дернул дверь – та оказалась открытой, и он вошел на веранду.
Потрескавшийся, подбитый гвоздиками линолеум. Дрожащий пол. От каждого шага позвякивают стаканы в серванте. Обои, разрисованные выцветшими цветочными гирляндами. Несвежий дух.
– Добрый день! Миша приехал! – прокричал Миша. – То есть Степа. Я приехал!
И тут же вздрогнул от чужого прикосновения. Даже подпрыгнул. Чего тотчас устыдился. Позади него в кресле сидел круглоголовый старик в черной ватной телогрейке, в синих заношенных трениках, заправленных в шерстяные носки: один носок был высоким коричневым, с вывязанной на нем снежинкой, другой – короткий серый с красным штопаным и снова продранным мыском. Старик толкал Мишу концом клюки:
– Не шуми.
Миша вдруг понял, что не знает, как поздороваться. Пожать руку? Просто кивнуть? Может, обнять…
От старика заметно попахивало. Миша решился на рукопожатие.
– Здравствуйте! – неестественно громко крикнул он, забыв о просьбе не шуметь.
– Чего орешь, я не глухой пока.
– Михаил Глушецкий по вашему приказанию прибыл, – шутливо отрекомендовался Миша на военный лад. Пенсам ведь нравится все военное, с оттенком великодержавности.
Старик презрительно фыркнул:
– Какой ты Глушецкий, чтобы я этой жи… – Старик оборвал себя. – Этой… нерусской фамилии больше не слышал! Ты – Свет!
Он наконец протянул Мише руку. Миша пожал.
– Чего ты меня тискаешь, встать помоги!
Костлявые пальцы вцепилась Мише в ладонь. Дернули. Его мотнуло к старику. Дурной запах ударил в нос. И даже куда-то в лоб. Под кость. Вспомнил фреску Микеланджело. Создатель протягивает руку свежесотворенному Адаму. А вот если бы Адам протягивал руку Творцу, одряхлевшему, немощному и больному… Вставайте, папаша, созданный вами мир гниет и разваливается, переезжаем в другой, а этот спалим.
Поднявшись на дрожащих ногах, старик обнаружил себя некрупным и сгорбленным грибом с мохнатыми ушами. Белые брови были густы чрезвычайно, отдельные длинные волосинки торчали кошачьими усами-антеннами, закручиваясь на концах, надбровные дуги выступали буграми. Нос с черными порами и пучками из ноздрей заметно выдавался. Рот до конца не захлопывался. Правая рука мелко дрыгалась. Миша обратил внимание, что старик на него не смотрит. Пялится в пол, в стену, на Мишины кроссовки – куда угодно, только не смотрит в глаза.
– Паспорт взял? – переведя дух после подъема с кресла, спросил старик, изучая растянутые джинсы на Мишиных коленках.
– Взял.
– Завтра к десяти к нотариусу поедем дарственную составлять. Дом этот тебе останется. Есть хочешь?
– Еще не проголодался, спасибо, – отказался Миша, стараясь, чтобы голос звучал веселее.
– Что? – переспросил строптивый старик. Он все-таки был туговат на одно ухо.
– Есть пока не хочу! – громко повторил Миша.