— Руки в гору! Одно движение — стреляю!
Картина, открывшаяся взгляду охранителя закона, взорвала какой-то неведомый для самого Судакова фугас в его душе. Учительница лежала на полу без чувств, со скованными за спиной руками. Ее дочь, с кляпом из оторванного рукава платья, была крепко привязана к стулу. У стола валялись какие-то бумаги, вывернутые из комода вещи. Посреди этого хаоса стоял Василий Гуц.
— А ну прекратить! — рявкнул он.
В другое время этот окрик непременно возымел бы действие, но не сейчас.
— Ты что это удумал, паскуда? — не размыкая сведенных яростью зубов, прошипел Судаков.
— Приказываю убрать револьвер! Под трибунал захотел? — потрясая бумагой, закричал гэпэушник. — Вот ордер на ее арест!
— Да хоть подотрись этим ордером!
— Что-о? — Рука Василия Гуца потянулась к висящей на ремне кобуре.
Короткий хлопок выстрела оборвал это движение.
— Да ты…
Второй выстрел.
Гэпэушник рухнул на пол. Судаков услышал, как стукнула калитка. К флигелю начали приближаться шаги. Поспешные. И не шаги вовсе, а бег.
«На улице мотор, — быстро сообразил начальник милиции. — Сам Гуц водить не умеет. Значит, приехал с шофером. Ну да, как же. Откуда ему здесь в такое время взяться. Не иначе из волости».
— Стой! Бросай оружие! — послышалось из сеней.
В дверном проеме обозначилась крупная фигура. Судаков вскинул наган и нажал на спусковой крючок:
— Кажись, больше никого.
Начальник милиции подскочил к лежащей без сознания женщине, с робостью похлопал ее по щекам. Метнулся к дочери, вытащил кляп изо рта. Принялся распутывать веревки.
— Что сталость-то?
— Не знаю, — всхлипнула дочь. — Я уже в постели была. В дверь постучали, мама открыла. А потом этот… — Она поглядела в сторону лежащего в крови гэпэушника и начала бледнеть.
— А ну не сметь! — Судаков тряхнул её за плечо. — Не вздумай мне тут в обморок падать! Воды неси — мать в чувство приведи! Этой, как его? Нюхательной соли! — и вновь поглядел на Татьяну Михайловну. — Заковал! Вот же упырь!
Судаков бросился к Гуцу и начал обшаривать его карманы в поисках ключа. Тот застонал и приоткрыл глаза:
— Ты что ж наделал, падлюка, — прохрипел начальник ГПУ. — Тебя ж расстреляют, гнида!
— Не ты! — Милиционер опустил увесистый кулак на голову гэпэушника.
— Петр Федорович, любезнейший. Что ж это? — раздалось за его спиной.
— Сейчас, Татьяна, сейчас я вас раскую! — Он нащупал в кармане штанов Гуца маленький ключик. — Это хорошо, что вы очнулись!
Он повернулся к учительнице. По лицу ее стекала вода из вывернутого на голову ковшика.
— Вы того… Вы сейчас не переживайте! Страшное уже позади. — Судаков отомкнул наручники. — А что впереди — никому не ведомо…
— Да что же это было?
— А я предупреждал! Вот этот вас арестовывать явился. Вон и ордер имеется. Так что не подоспей я, ехали б вы уже отселя в места не столь отдаленные, сколь недоступные.
— Эти люди… Вы их убили?
— Не переживайте так. Подранил, наверное.
— Им надо незамедлительно оказать помощь! Могут же кровью истечь! — разминая затекшие в железных браслетах запястья, деловито сказала учительница. — Ольга, принеси сумку с бинтами и медикаменты.
— Мама! Ну что ты такое говоришь! Ведь они наши враги! Этот тебя по голове ударил — чуть не убил!
— Не смей! Они люди, раненые! И оказать им помощь — наш долг. А что ударил — служба у него такая.
— Таисия Матвеевна, — с нажимом заговорил Судаков. — Уходить надо! Сейчас на стрельбу сбегутся, нет времени на перевязки. Хватайте, что есть ценного, да поскорее! Иначе и вам конец, и мне заодно!
— Петр Федорович, я очень благодарна за вашу заботу, за помощь! Вы повели себя как мужчина, как настоящий рыцарь. Но я не смею злоупотреблять добротой. К тому же нам бежать некуда.
— Уходите, спасайтесь, говорю!
Не слушая его, Згурская бросилась на поиски сумки с аптечкой.
Вся жизнь кавалерийским галопом пронеслась в мозгу начальника милиции. Жизнь, закончившаяся этой ночью тремя прицельными выстрелами.
— Нет уж, как хотите, — тихо сказал Судаков. — Ольга, собирай вещи! А этим, — он сделал еще два выстрела, — помощь уже не нужна. Поторапливайтесь! Место одно знаю — там вовек не сыщут. А дальше… Господь — он всех видит, всех спасает.
Шум утренней Праги вливался в уши кваканьем автомобильных клаксонов, скрипучим патефонным соло и непривычным звучанием разговоров спешащих по делам прохожих. Генерал Згурский улавливал в чешской речи нечто отдаленно знакомое, будто на германский манер говорили на одном из славянских языков. Прежде Владимиру Игнатьевичу не доводилось бывать в чешской столице. Он рассматривал дома, видневшиеся за черепичными крышами, высокие шпили колоколен… Город не был похож ни на Париж, ни на чопорные немецкие бурги, в которых он останавливался прежде. Было в городе что-то сказочно-величественное, точно вся Прага строилась как огромная декорация для грандиозного спектакля.