Эмма Вудс, девушка, которую я полюбил всем своим израненным сердцем, которую оттолкнул, потому что не мог позволить себе быть рядом с ней, сидит сейчас напротив и читает письмо, якобы адресованное мне от старого забытого во времени друга. Она кажется воображением. Я настолько сильно притуплён таблетками, что уже не понимаю, кто меня окружает и что от меня хотят.
Мне дают в руки ложку, и я ем из тарелки, стоящей передо мной.
Мне дают таблетки, и я глотаю их.
Мне дают карандаш, и я рисую.
Как я и сказал, первая причина, по которой я взял в руки зажигалку, Элис Кристалл, моя мачеха, новая мама, женщина, навещающая меня каждый день и пытающаяся вылечить. Я вижу ликование в её взгляде, когда она смотрит на меня. Вижу наслаждающегося триумфом человека. Что ж, Элис. Первая история будет про тебя...
Misha Mishenko - Wabi Sabi
13 лет.
Мама умела играть на пианино и иногда учила меня читать ноты и наигрывать лёгкие мелодии. В прочем, фортепиано - единственное, что осталось после её смерти. Воспоминание, нестирающееся временем, что накрепко засело в голове.
Мне удалось уговорить отца забрать пианино мамы и перевезти в коттедж Кристалл, но проблема была в том, что Элис это не понравилось. Она считала, что инструмент тянет меня на дно, уничтожает. Я же знал, что мачеха просто бесится из-за того, что собственность бывшей жены мужа теперь стоит в её доме как предмет, способный вызвать тоскливые, но приятные воспоминания.
Я открыто недолюбливал Элис, и она это прекрасно понимала. К счастью, мачеха никогда не жаловалась на меня отцу, знала: тот со мной нянчится не станет.
Одна из историй, связанных с Элис Кристалл, произошла 5 ноября, когда на улице дул холодный неприятный ветер, голое мёртвое дерево скрипело в саду словно чудище, а калитка, неплотно закрытая на крючок, металась и стонала. Мне тринадцать. Я сидел в гостиной и играл на пианино. Дома никого не было, свет оставался приглушён, и тоскливая мелодия разрывала пространство, пока пальцы скользили по клавишам и пытались собрать воедино что-нибудь связное и приятное. Иногда я фальшивил, и приходилось начинать всё сначала.
Я был на взводе, и мне дико хотелось что-нибудь поджечь. Спалить весь этот дом к чертям, чтобы даже пепла не осталось. Вместе с этим пианино и ужасными фотографиями, на которых отец с Элис счастливо улыбаются, Трейси хохочет, а я изображаю самого позитивного человека на Земле. Всё это фальшь, неправда.
Моя болезнь развивалась быстро. Только-только я просто смотрел на огонь зажигалки, а вот уже сжигаю всё, что только подвернётся под руку. И с каждым днём мне всё труднее контролировать себя.
- Стив.
Руки вздрагивают и замирают - последние ноты эхом разлетаются по гостиной и медленно исчезают. Спокойный женский голос обрушивается словно потолок, придавливая к полу, и я не могу даже пошевелится.
- Почему ты не в школе?
Не оборачиваюсь, но прекрасно знаю, что Элис стоит в арочном проходе в своей повседневной рубашке и в серых брюках. Смотрит на меня сквозь очки и, наверное, пытается прочитать мысли по движениям тела. Но я замираю и не позволяю ей ничего разглядеть.
- Мне там нечего делать, - наконец опускаю руки на колени.
- А здесь - есть?
Сжимаю зубы, сдерживая нарастающее раздражение. Вот чего она опять прицепилась? Какого чёрта ей всё нужно? Не отвечаю, продумывая, каким лучше способом сбежать, чтобы не нарваться на очередные нравоучительные разговоры.
- Не хочешь поговорить о чём-нибудь?
- Нет, - отрезаю. - Я занят.
Решительно захлопываю крышку пианино, случайно задевая верхние октавы, и поднимаюсь на ноги, наконец смотря в сторону Элис. Она выглядит как строгая учительница, ей лишь указки не хватает.
- Я всё-таки настаиваю, - немного опускает голову и смотрит поверх очков.
Прищуриваюсь, представляя у себя в голове, как обливаю эту женщину бензином и с удовольствием чиркаю спичкой, наблюдая за тем, как огонь обволакивает тело Элис, а та неистово вопит, сбросив маску безразличия.
А потом я моргаю, и картинка исчезает.
- Я уже не маленький, - бросаю я, пряча руки в карманах и направляясь в сторону выхода, чтобы уйти из этого дома и больше не пересекаться ни с Элис, ни с кем-либо другим, живущим здесь. - Ты не можешь меня заставлять, - подхожу к ней и останавливаюсь в паре шагов, не успевая прикусить язык, чтобы не сказать что-нибудь лишнее. - В гробу я видал и тебя и твои разговоры, Элис. Засунь себе их в задницу, пока я сам это не сделал.
Её глаза неестественно расширяются, и, прежде чем я успеваю среагировать, рука взлетает вверх и залепляет пощёчину. Щёку обжигает, из-за удара голова поворачивается вправо. Я удивлённо хлопаю глазами, возвращая взгляд на Элис. Она глубоко дышит, и прядь её волос выбивается из идеального светлого пучка. Очки съезжают на кончик носа, так и норовя упасть на пол.