– Рад, что ты так легко пренебрегаешь личным ради общественного, – Игорь ухмыльнулся. Ника уже привыкла к его саркастическим и порой не в меру едким комментариям практически любых ее слов. С ним она и сама оттачивала приемы словесной импровизации. И судя по жалобам Леры на ее грубость, удавалось ей это все лучше и лучше.
– «Интересы большинства превыше интересов меньшинства или одного», – улыбнулась Ника.
– Кого ты имеешь в виду под «большинством»? Мне до этих цветов фиолетово. Я бы тоже лучше в тир сходил. В данном случае мы как раз пренебрегаем интересами большинства ради геморроя одного.
– Оу, это так мило. Несмотря на всю свою крутость и самостоятельность, вы все еще пытаетесь быть хорошим сыном для своей матери, – Ника запрыгала на месте, хлопая в ладоши. Шутки про маменькиного сынка сильно задевали Игоря, хотя Ника до сих пор не могла понять причины. По рассказам Игоря он начал жить самостоятельно чуть ли не с 18 лет – сначала в съемной квартире, а затем приобрел свою собственную. Бизнес, который он и его партнер построили с нуля, приносил настолько хорошую прибыль, что Игорь смог позволить себе купить таунхаус и заметно сократить свое пребывание в офисе: там уже несколько лет все слаженно работало и без него. И все же он комплексовал. Как будто он все еще жил у мамочки за пазухой.
– Мне повезло, что ты не пытаешься быть хорошей девочкой для своей, – произнес он вкрадчиво практически над самым ее ухом. Ника никак не могла придумать, что ответить. Почти во всех словесных битвах он выигрывал. Но не в этот раз.
– Дорасту до ваших лет, может, и начну, – воткнула Ника слова во вторую ахиллесову пяту Игоря, которую ей удалось обнаружить за несколько месяцев их общения.
– Ладно, – почти незаметно поморщившись произнес Игорь, – поехали побыстрее польем уже эти цветы и займемся интересами большинства.
Квартира матери Игоря больше походила на музей. Аккуратный, чистый, жилой, но с отчетливым запахом, как от страниц старых книг. Игорь поливал цветы и ходил из комнаты в комнату через дверные проемы – в четырехкомнатной квартире было всего три двери: в спальне, туалете и ванной. Ника как раз стояла, опершись рукой об одну из них, и разглядывала огромную кровать с резными спинками и балдахин из тяжелой плотной ткани, расшитой, как она подозревала, вручную.
– Сколько лет этой кровати? – неожиданно для самой себя озвучила Ника свое удивление.
– Две сотни. А может, и больше, – раздался голос Игоря прямо над ее ухом. Ника вздрогнула. – Прадед притащил ее из Франции чуть ли не после отечественной войны 1812 года. Прикинь, сколько народу было зачато на этом старье? И я в том числе, – Игорь пристально посмотрел в глаза Ники. В его вопросе абсолютно не было никакого сексуального подтекста. Он просто искренне удивлялся, как до него и сама Ника удивлялась необыкновенной старине предмета, который вопреки возрасту почему-то находился не в музее, и его можно было трогать, на нем можно было лежать и даже… Ника насильно прервала поток мыслей, но Игорь, казалось, все равно услышал их и подхватил: «Ты когда-нибудь занималась сексом на родительской кровати?»
– Вы хотели спросить: занималась ли я сексом на кровати возрастом более двухсот лет?
– И это тоже, – он еще пристальнее вперился в нее взглядом.
– Нет, – и немного погодя добавила, – и еще раз нет. Вы закончили поливать цветы?
___________
Он много раз пытался сказать ей, что она спасла его от побега из дома. Тогда, пару месяцев назад, когда она пришла к нему домой с намерением отдать его тетрадь с конспектами. Но никак не мог поймать момент. Это признание было слишком интимным, чтобы бросаться им посреди учебного дня в перерывах между переходом из одной аудитории в другую. Однажды он встретил ее в местном супермаркете, когда она закупалась вместе с отцом – тот помахал ей рукой издали, пока они с ним разговаривали, стоя у полок с молочными продуктами. От полок веяло холодом, хоть и незначительным, но нос Ники все же приобрел розоватый цвет. Он сам не понимал, почему ему так нравилась эта ее особенность. Хотя, на самом деле, не такая уж и особенность: у кого не краснеет нос на морозе? Но ее нос улавливал малейшее понижение температуры. Он точно знал, когда весна вступит в свои права и пропитает воздух теплом. Только тогда, когда нос Ники перестанет хоть как-то отличаться от цвета всего остального лица. Почему-то именно в супермаркете, посреди всей этой темной людской толпы и полок с разноцветными продуктами, он почувствовал, что поймал момент. Он уже даже сформулировал все свои признания в слова, но Ника, быстро выдав ему информацию по будущему графику экзаменов, о котором он ее спросил, попрощалась и убежала к отцу, который снова помахал ей, стоя у кассы и распихивая купленные продукты по пакетам. С тех пор он больше не мог поймать момент. Ника убегала домой сразу после занятий, а иногда и до их завершения. И тогда в остаток учебного дня ему приходилось растрачивать свои улыбки на Леру, а после придумывать все новые и новые причины, по которым он никак не мог проводить ее до дома. Зима становилась все холоднее. И он чувствовал, как одиночество все сильнее сжимает горло и все его внутренности.