– Что случилось? Кто-то звонил?
– Тая, – тихо говорит Сэнди. – Ее брат… он серьезно болел…
– Да, я знаю. Ему стало хуже?
– Он умер.
Я не знаю, что сказать, да и в данной ситуации, думаю, будет уместнее промолчать.
– Тае уже не нужна новая работа, – Сэнди спокойна, стало быть, очень расстроена. – А Папочка… Папочка сказал ей, что менять что-либо поздно. Он договорился с министром или прокурором, и если Тая передумает, то он станет в их глазах посмешищем.
Я молчу. Тая, конечно, девочка милая, но не настолько мне близкая, чтобы мое сердце обливалось кровью от ее горя. Сэнди продолжает:
– Папочка говорит, что работа у Таи начнется завтра. А завтра ее брата будут хоронить.
Сэнди берет крохотную паузу, затем так же спокойно продолжает:
– Папочка разрешил Тае остаться в Америке еще на один день, для похорон. Потом Тае придется уехать в Иокогаму, в Японию – министр или прокурор, со слов Папочки, большую часть времени проводит там.
– Работа, должно быть, высокооплачиваемая…
– Да какая разница! Уже поздно. Брата уже не вернуть…
Я киваю головой и думаю о возможностях Папочки. Никогда не хотелось обращаться к нему за помощью, но можно же не просить помощи – можно, например, шантажировать… Низко, конечно, но вдруг один звонок Папочке разом решит все проблемы с Клэр, искусствоведом и всей этой связанной с искусствоведом – и в связи этой я не сомневаюсь – чертовщиной.
– Извини за цинизм, – говорю я, – ты сама сказала, что брата Таи уже не вернуть. А деньги нужны всегда. Каким бы Папочка не был, для Таи получить работу у министра или прокурора – шанс, извини за клише, выбиться в люди, а не стаптывать ноги на Папочкиных плантациях.
Сэнди недолго думает, затем говорит:
– Может, ты и прав, но, Олег, если бы ты волновался исключительно о деньгах, то ты не женился бы на мне, ты бы ориентировался на более успешную женщину – например, на Клэр.
Я киваю и думаю о похотливом маразме Клэр и заодно думаю, что циник из меня и вправду хреновый.
– Кое-кто и без Клэр считает меня славянским нахлебником.
Моя Сэнди находит в себе силы улыбнуться. Улыбка милая, как и всегда, дырочка между двумя передними зубами. Я радуюсь, что она не полностью погружена в чужое горе, и обнимаю ее.
Вилка
Новый день. Радостное солнце стучится в окна нашего домика на Пасифик Хайтс. Стучится напрасно – моя солнечная миссис Страсть не фанатка солнца, наши окна всегда завешены. Я просыпаюсь, вернее, меня будит Сэнди. Я протираю заспанные глаза и любуюсь своей миссис Страсть. Она одета в любимую и потому дырявую от буйства творческих идей серую накидку. Она говорит, и говорит спокойно, так она обычно говорит о не самых приятных вещах:
– Нам нужно найти Пауэрса. Иначе мне незачем идти в студию.
– Я могу и без Пауэрса сбывать картины. И в отличие от него, я буду не бурчать, а говорить с энтузиазмом.
– Это конечно так… просто… вдруг с Пауэрсом что-то случилось?
Я сажусь и беру Сэнди за руки.
– Тоже начинаю переживать, – говорю я. – На звонки не отвечает, дома его нет. Я, – вспоминаю о словах Клэр, – зайду к нему сегодня. Зайду вечером.
– Если его опять не будет, то что тогда? – спрашивает Сэнди, спрашивает без эмоций – к такой Сэнди я не привык и, надеюсь, никогда не привыкну.
– Не нужно загадывать наперед. Если его вновь не будет, я позвоню в полицию. Постарайся не задумываться на тему возможных "если".
– Постараюсь, – покорно говорит Сэнди. – Просто вчера… у Таи умер брат, и я еще вспомнила о картотеке с рабами от Клэр, которую, ты, кстати, так и не посмотрел. Плюс искусствовед… Все это очень странно…
– Странно, – соглашаюсь я и думаю – рассказывать Сэнди про женщину в латексе или нет.
Сэнди уходит в себя, уходит не так, как уходят творческие люди, а так, когда думают об омерзительных вещах.
– Не веди себя так, миссис Страсть! – Я шлепаю Сэнди по попе. – Происходит что-то странное, но объяснение этому наверняка найдется. А пока оно не нашлось, не вижу поводов для волнений.
– Ты так считаешь? – Задумчивость в голосе моей Сэнди перемешивается со скепсисом.
Я решаю ответить в стиле вдохновленной Сэнди.
– В темноте, конечно, можно споткнуться, но можно также наткнуться на розы.
Сэнди улыбается, улыбается, скорее, не от поднявшегося внезапно настроения, а от нелепости моей метафоры, и говорит:
– Разве что наткнуться на шипы. Даже самые красивые розы бесполезны в темноте.
Я решаю пояснить:
– Ты расстроилась из-за горя Таи, поэтому такое настроение вынуждает тебя думать о тех вещах, о которых ты в хорошем настроении никогда не подумала бы. И ты даже не знаешь, хорошие это вещи или нет – ты просто о них не знаешь.