— В наличии шестнадцать рублей сорок три копейки. Проживешь пока отлично! Ленка, теперь отвечай по порядку: тебя на фабрику уже зачислили? По этой твоей отопляции-вентиляции? А когда будет первая зарплата? Аванс? Ну, а что мы с тобой будем делать сейчас?
На это Лена не ответила. Стала смотреть сухими холодными глазами в окно на белую крышу, где пятнышком туши с чертежа сидела одинокая ворона. Смутно, нехорошо и пусто было у нее на душе. Ни боли, ни злобы, одна тоска, как будто ей стало семьдесят лет.
— Динка, знаешь, я в тот вечер стихи сочинила, — сказала она неожиданно, — терпенья не хватило смотреть на ворону, та точно дразнилась, открывала и закрывала клюв.
— Читай. Нет, погоди, я устроюсь. Надо сосредоточиться.
Дина залезла с ногами на узкую незастеленную Ленину кровать, приготовилась. И Лена, прижавшись виском к холодной раме, ни на что не глядя, тихо и грозно прочитала:
— У тебя образ на образ налезает, — хмурясь, сказала Дина. — Львица на арапник, понимаешь? Кстати, что такое арапник?
— Не знаю, что-то вроде хлыста.
говорила Лена, тиская пальцы.—
Теперь Дина не комментировала стихи довольно долго. Лена, ухватившись руками за раму, беззвучно тряслась, очевидно плакала.
— Опять налезает! — сказала наконец Дина. — Горбатая улица на острое колено… Ленка, слышишь? Ты, знаешь, не реви, а то как бы и я не заревела!.. Конец какой-то мифологический: кто же гордость через пыль носит? А в целом — звучит.
Так как Лена не ответила, Дина, поерзав, спросила нарочито бытовым тоном:
— Ленка, ты чего-нибудь сегодня ела?
— Кислое молоко, — прошептала Лена.
— Знаешь что? Давай кутнем.
Такое удивительное предложение заставило все-таки Лену повернуться.
— Как… кутнем? — хлюпая носом, спросила она.
— Наедимся вволю, чтобы за ушами трещало и стало все равно. Организму человека нужна встряска, я читала в журнале «Советский врач».
— Давай кутнем, — горько-отчаянно сказала Лена.
Из ближнего магазина они принесли на целых пять рублей самой дорогой колбасы, сыру, бубликов, соленых огурцов и даже какой-то малиновой бурды с громким названием — ликер Мечта.
Соседские Гришка и Колька, мастерившие на кухне из щепок планер, с живейшим любопытством уставились на Дину в кожанке, с огурцами в растопыренных пальцах.
Лена шарила по полкам в поисках посуды.
— Хочете, Катька тарелки и румки даст? — любезно предложили мальчишки.
Катя явилась подозрительно быстро. Притащила, как опытная хозяйка, буханку черного хлеба — разве ж можно к огурцам бублики?
— Садитесь и вы все! — сказала повеселевшая Лена. — Ди-ин, можно они с нами?
— С ума сошла! Развращать малолетних!
— Мы не малолетние! — обиделся Гришка. И, желая показать, что он человек общественный, вполне достойный быть собеседником, сообщил:
— Нам сегодня в школе знаете какие стишки задали? «Вы — пионеры, бейте тревогу, ваши родители молятся богу!» А у нас ни папка, ни мамка не молятся.
— И прекрасно делают. Ладно, садитесь, — разрешила Дина.
Уселись тут же в кухне прямо на подоконниках.
— Я им в воду этой «Мечты» накапаю, хорошо? — спросила Лена.
— Не, не надо. — Колька поводил носом. — Клопами воняет. Спасибо.
В передней хлопнула дверь, кто-то вытирал ноги…
— Мамка пришла! — закричали радостно ребята. — Сейчас мы ей планер запустим! — И, спрыгнув, с шумом убежали.
Дина разлила «Мечту». Лена взяла рюмку.
— За что? — спросила, точно бросая вызов.
— За жизнь!
Огурцы оказались гораздо вкуснее «Мечты», с чесночком, хрустящие… Но за ушами никак не трещало, и «все равно» тоже не делалось. Даже после второй, выпитой с отвращением порции.
— Ленка, — Дина откусила намазанную горчицей колбасу, поперхнулась и строго посмотрела на нее. — Между прочим, я твердо решила. Тебе оставаться здесь одной нельзя. Выливай эту заразу в уборную, собирай свои хурды-мурды с пастушками, и поедем к нам. Вера Ефимовна возражать не будет, не такой она человек, вот увидишь. Ясно? Спать будем вместе на раскладухе, а на фабрику тебе даже гораздо ближе. Решено?