20
в это мне не только помогает верить, но даже делает эту веру легкой и привычной частое принятие таинства св. Причастия, Евхаристии.
Повсюду в мире каждый причастник имеет часть в Теле Христовом, он принимает Христа. Каждый из бесчисленного множества верных, бывших сегодня утром на пасхальной мессе (и я в их числе), возвращался на свое место после Причастия с закрытыми глазами, сложенными руками, переполненный Богом, каждый наедине со своим Создателем. И Он целиком принадлежал всем и во всем мире в Пасхальную ночь и в день Пасхи: Христос действительно жил в каждой живой душе. Для бесконечного Бытия эти мириады и мириады душ существуют в вечном сегодня, до конца времен, вращаясь вокруг этой частицы Хлеба Жизни.
Евхаристия, являющаяся в тайне христианства самым большим вызовом разуму, помогает моей вере в особенности потому, что мне легко верить в Бога, Который умаляется до того, что дает Себя в пищу самому жалкому мужчине, самой бедной женщине, если только они захотят принять Его. Так уж устроен мой ум, что он находит глубокое удовлетворение в этом невероятном уничижении Бесконечного Бытия, в том, что тварь питается Творцом.
Сколько раз с 12 мая 1896 года, когда я в первый раз, после надлежащей подготовки, приступил к Причастию, я с восторгом повторял слова песнопения Гуно, которое пелось в то утро: «До меня ты низошло, смирение моего Спасителя!» Побуждение, повелевающее отцу Тейару де Шардену придавать Христу космические размеры, противоречит моей натуре. Это меня не смущает, так как отец Тейар созвучен в этом с какими-то чаяниями нового мира и в результате в наш атомный век помог многим сохранить веру. Но у меня другой склад ума. По-моему достойной поклонения тайной является именно то, что Творец ума-
21
ляется до масштаба каждого отдельного создания, если оно мыслит и страдает и в силу этого бесконечно важнее слепого и глухого космоса, который не может ни мыслить, ни страдать. Я не представляю себе, что когда-нибудь в будущем наука сможет что-либо добавить к словам Паскаля о двух бесконечностях. В свете сказанного Паскалем вся концепция о. Тейара, если не полностью опровергается — впрочем ее не зачем опровергать — то предстает только как личное мнение при сравнении со знаменитым отрывком из Паскаля, который можно цитировать еще и еще. Никогда ни одна важная, проницательная истина не была высказана при помощи меньшего числа слов, но слов таких верных, так хорошо сопоставленных и взвешенных, что мне эта мысль Паскаля представляется верхом совершенства как по великолепию стиля, так и по глубине содержания. Предельная глубина и вместе с тем прозрачность. Самый неразвитый ум может вникнуть в смысл этого рассуждения, дающего ему ключ ко всему остальному.
«Все тела, небесный свод, звезды, земля и все ее царства не могут сравниться по ценности ни с одним умом; ибо он знает все это и самого себя; а тела не знают ничего.
Все тела и все умы, вместе взятые, и все их творения не стоят малейшего трепета сверхъестественной любви: она относится к бесконечно более высокой сфере.
Из всех тел вместе взятых нельзя извлечь малейшей мысли: это невозможно, это другая сфера. Из всех тел и умов нельзя получить и капли любви: это невозможно, это другая сфера — сфера сверхъестественного».
Тут для меня все ясно, предельно ясно. Я не думаю, что из-за того, что я христианин, я обречен на блуждание в большей темноте, чем любой другой человек, хотя часто христиан считают людьми миря-
22
шимися с тайнами, подавляющими их разум. А что я сам об этом думаю?
3. Тайна, которую мы принимаем или отвергаем.
Иногда я представляю себе, какие мысли приходят в голову советскому юноше, когда он вспомнит вдруг церковь, куда бабушка водила его тайком, когда он был маленьким. А может быть он, став взрослым, зашел туда как-нибудь из любопытства и всматривался в горящие в полумраке свечи, вдыхал запах ладана, слушал пение так, как это делает этнограф, внимательно наблюдающий заклинания негритянского колдуна и ритуальные племенные танцы. Какую жалость, какое презрение должны были возбуждать в нем и тихий шепот молитв и жесты молящихся. Значит существуют еще бедняги, которые не знают, что никаких тайн больше нет? Я не раз думал, что если бы этот, выдуманный мною, молодой марксист спросил меня, как лучше определить животное еще не совсем исчезнувшего, но по его мнению вымирающего вида, которое называется христианином, я ответил бы ему, что христианин — это в основном человек, который не принимает тайну, не соглашается принять ту тайну, которую как раз он-то, материалист, принял; и не только принял, но и признал ее запретной зоной, куда воспрещен доступ философам и ученым. «Кто мы такие? Откуда приходим? Куда идем?» Христианин считает, что эти три вопроса, которые Гоген написал под своим знаменитым триптихом, требуют ответа и требуют его тем настоятельнее, чем громче современная техника уверяет, что нам дана (благодаря ей) чуть ли не божеская власть.