Их пока терпели… И только потом суд был назначен над ними. Андронов даже жизнью поплатился за свои «измены». Наказан был и их покровитель, Салтыков. Но пока еще они не чуяли над собою грозы и величались среди первых людей Земли, какими были все другие, стоящие тут, лица.
В ожидании главных вождей между появившимися на крыльце правителями продолжался разговор, начатый в палатах дворца.
– Я так мыслю, торопиться не след! – оживленно настаивал Палицын, продолжая неоконченную речь. – По всем по самым дальним городам тоже надо грамоты посылать призывные, и по Сибири и повсюду! Не обминуть бы самых малых уголочков! Да пособрать на Москву народу тьму целую, на Земский на собор… Найдется места довольно поразместить почетных да желанных гостей. Посидят, посудят. Да ежели тогда ково уж назовут – так то имя выйдет из целой всенародной груди и весь мир его услышит да признает… И Бог благословит того избранника… А так трень-брень… поскорее да поживее… Штобы не вышло по-годуновски, как он собор подстроил… Али и того хуже! Разумный ты мужик, Кузьма, сам порассуди!.. Скажи по чести…
– Люди рассудили уж, те, что поумней меня! – глядя в умные, но затаенные глаза монаха своими простыми, бойкими глазами, с безответным, смиренным жестом отвечал Минин, мужик тоже себе на уме. – Да и тебя, честной отец, они, слышь, поразумнее будут, так я полагаю по серости своей мужицкой… Те люди, коим Бог вручил власть над Землею, а стало, и забота ихняя обо всем, а не наша! Те люди, честной отец, кои от Господа и честь, и удачу, и над врагом одоленье получить сподобилися… Кто разгонил врагов, ослобонил Москву… Кто в единый год успел выставить рать, силу несметную… Ты же видел сам, отче: пошли мы к Ярославлю… Ну, рать как рать!.. Так тысяч десятка полтора… А двинулись оттоль через двадцать ден, тучею грозовою!.. Несметными ордами! Уж на што казаки задорны, злы и нетрусливы – а хвост поджали! Нашего вождя слушают, как батьку-атамана, Трубецкова-князя своего, альбо там иных… «Земля пошла!» – только и речей было слышно по целому царству. А коли Земля пошла, кому же и судить о великом земском деле, о выборе царя, как не ей самой! И вышло так. Неслыханное дело совершилось. При ратном войске – словно бы Всеземский совет объявился самочинно. От разных городов, разных чинов собрались выборные люди… Дела судили, грамоты давали, какие надобно. Вон и в твою смиренную обитель поновили две тарханные грамоты. Вам от того прибыль. Да и никому обиды не было. Всем хорошо стало. Там, помаленьку да полегоньку, послали людей с указами, с книгами писцовыми, отымать почали от бояр земли государские да дворцовые, царские, удельные угодья и прочее, што они порасхватали под шумок, в пору безвременья, в годы разрухи общей… Што на себя воровски позаписали, помимо права и закону… И то погляди, земля, почитай, чиста от врагов… Еще два-три кулака дадим – и последних погоним прочь! Чево же ждать! Зачем ошшо гадать да мерекать! Царя хотим! Слышь, истомился и то народ православный! Хоша и ладно все, да – верх не довершен! У всех тревога на душе: «А што, коли опять… А вдруг да снова почнется смута!..» А царь у нас будет – и тревоги той не станет. Он нужен всем, как знамя в бою ратникам! Вот уразумей, отче: готов доверху храм… А нету креста на кумполе – и церковь не есть священна! Не зовется х р а м о м… Так пусть царь засияет над землею. Пусть храм земли родимой, обновленной, очищенной от крови, от всякой скверны, веками накопленной, – пусть станет свят, когда народ по внушению Божию царя себе назовет и поставит.
– Ай да Кузьма! И ритора ученого наставит гораздо! Авраамия свалил! – послышались голоса окружающих бояр.
– Что же, признаю, красно говорит нижегородец! Но… и я не спор вести хотел… – с притворным смирением проговорил Авраамий, косясь на бояр и на толпу ратников и молодых воевод, которые, заинтересовавшись речами Минина, взобрались на средние ступени крыльца, не решаясь подняться выше из уважения к старшим начальникам.
– Сдается мне только… – начал было снова монах.
Но Минин, не давая досказать, влился в его речь:
– Што, теряя понапрасну дни, найдешь ты што-либо? Отец честной?.. Не полагаю, батько! Устанут пуще люди. Слышь, и так поустали. Кто Русь спасал, те по домам потянут, как оно уже и началося. И тут, по-старому, подьячие да дьяки учнут всеми делами вертеть да те самые князья-бояре знатные, кто землю до разгрому допустил, до лихолетья тяжкого и долгого!.. Вот мешканье к чему приведет, а не к иному, как ты толкуешь! Не про тебя скажу… Но иные – рады бы отдать любую половину казны своей, штобы стало так, как ты советуешь. Потом они погреют лапы по-старому в земском сундуке, наверстают все убытки и протори, все подкупы и закупы, когда их верх возьмет!.. Да нет! Вот слышит Бог: тово не будет!..
Мощный, хотя негромкий, сдержанный, как рокот дальних громов, пролетел гул одобрения снизу в толпе и среди старших начальников-воевод.
– Ай да Минин… Молодец! Спасибо!.. Так, Кузьма! Не будет!..
А Минин сильнее уже поднял голос, чтобы слышали люди, стоящие в кругу, и народ, темнеющий за ними.
– Коль Бог подаст, грядущею весною воссядет царь на троне московском и процветет, как некий крин прекрасный… Я, Минин, вам, миряне православные, головою в том ручаюся!..
– Живет Кузьма! Живет земли радетель! – откликнулись радостно толпы народа.
– Потише, вы! – остановил клики Кузьма. – Царю покличете в свою пору. Его повеличаете. Теперь боярам честь давайте. Я – мужик простой, так мне величанье-то ваше и вовсе не пристало!..
Порывисто заговорил Савва, тронутый искренним смирением Кузьмы.
– Ну а скажи, «мужик» ты мой любезный, што мил есть Господу паче иных князей родовитых да вельможей значных… Кого возьмем себе в цари?.. Ужели – ляха?
– Бояре бы взяли… Да земля не дозволит!
– Вестимо так, Миныч… Ну, мысленное ль то дело: лях – царь Руси!.. Влацлав али Жигмунт сидит в Кремле, творит обряды в святых соборах наших!.. Только што боярам и пристало о подобном думать… Вот кабы такова… От Рюрика… от корня старовечного… Скажем, как Голицын-князь Василий Васильич, господин…
– Отец честной, мы здеся не на соборе! – живо перебил протопопа Минин. – Вон люди дожидаются меня… Апосля потолкуем!..
И он обратился к стоящим пониже младшим воеводам и тысяцким:
– Ко мне, поди… Пошто, сказывайте!..
Наперебой заговорили начальники отрядов, которым Минин поставлял все необходимое для жизни и для боя.
– Рать новая пришла от Арзамаса.
– Две сотни подвалило калужан! – доложил другой.
– Слышь, суздальцам, нам, кормов не хватает!
– Я с Мурома, сокольничий, Масальский-князь, Василий… Попомни, запиши. На службишку явился… Уж ты меня пожалуй…
– Нам отпустил бы холопей с конями да телегами, – слышалось с другой стороны. – Они кладь подвезли, теперя домой ладят поживее. Пришли их посчитать, Миныч!
– А нам – казны пушкарской да припасу надоть…
– Пожди, дай мне! – осадил соседа громадный, нескладный воин, скорее напоминающий мужика, одетого в кольчугу, с бердышом и в простой шапке барашковой на голове. Он гулко забасил:
– Мы-ста – поморяне! Кормы уж больно плохи… Такие шти нам дают… тьфу!
Он плюнул сердито.
– Мы-ста не обвыкли! Нам рыбки бы… хошь солененькой, коли не свежой… Снеточков бы… Да ошшо…
– Не разом, слышь! – крикнул наконец Минин. – По ряду речь ведите! Нет даже мочи. Вот я в сей час! Степаныч, – обратился он к дьяку Сменову, которого взял с собою в поход. – Ты со мною… Записывай, а я пойду опросом!..