— А в конечном счёте, — продолжил я уже спокойнее, — благополучие всего мира.
— И, между прочим, ваше собственное счастье и преуспеяние так же, как мистера Уайльда?
— Именно, — улыбнулся я, хотя мне хотелось придушить его за тот тон, каким он произнёс эти слова.
Он молча рассматривал меня какое-то время, затем очень мягко сказал:
— Почему бы вам не оставить ваши книги и занятия, мистер Кастайн, и не съездить куда-нибудь в горы прогуляться? Вы раньше обожали рыбалку. Съездили бы разок-другой половить форель в Рангели.
— Рыбалка меня больше не интересует, — ответил я без малейшего раздражения в голосе.
— Вы обожали всё, — продолжил он, — атлетику, парусный спорт, охоту, езду верхом...
— После падения у меня больше нет желания садиться на лошадь, — спокойно сказал я.
— Ах да, ваше падение, — повторил он, глядя в сторону.
Я решил, что с меня достаточно этого вздора и снова перевёл разговор на мистера Уайльда. Но Хоуберк вновь принялся самым оскорбительным образом изучать моё лицо.
— Мистер Уайльд, — сказал он. — Знаете, что он сделал вчера? Спустился вниз и прибил к двери рядом с моей табличку: «Мистер Уайльд, Восстановитель Репутаций (третий звонок)». Вы знаете, что такое «восстановитель репутаций»?
— Да, знаю, — ответил я, сдерживая гнев.
— О, — повторил он снова.
Прогуливавшиеся Луис и Констанс остановились, чтобы узнать, не хотим ли мы присоединиться к ним. Хоуберк посмотрел на часы. В то же мгновение клуб дыма вырвался из каземата Замка Уильям, и гул закатного залпа прокатился над водой и отразился эхом от Хайландз. Флаг пополз вниз по флагштоку, на белых палубах военных кораблей зазвучали сигнальные трубы, а на побережье Джерси зажёгся первый фонарь.
Возвращаясь с Хоуберком в город, я слышал, как Констанс прошептала Луису что-то, что я не расслышал, и в ответ тот тихо произнёс: «Моя дорогая». И снова, проходя вместе с оружейником через площадь, я уловил невнятное «дорогая» и «о, моя Констанс», и понял, что скоро настанет время обсудить с моим братом Луисом важные вопросы.
III
В одно утро в начале мая я стоял перед стальным сейфом в моей спальне, примеряя золотую, украшенную драгоценностями корону. Бриллианты вспыхнули как пламя когда я повернулся к зеркалу, тяжёлый кованый металл зажёг гало вокруг моей головы. Я вспомнил мучительный крик Камиллы и ужасные слова, эхом разнёсшиеся по тёмным улицам Каркозы. Это были последние строки первого акта, и я не смел думать о том, что последовало за ними — не смел даже, здесь, в моей комнате, залитой весенним солнцем, окружённый привычными вещами, суетой на улице и голосами прислуги в прихожей. Ядовитые слова просочились в моё сердце и впитались в него как впитываются капли предсмертного пота, падающие на простыни. Дрожа, я снял диадему с головы и отёр лоб, стал думать о Хастуре, о своих законных ожиданиях, и вспомнил мистера Уайльда таким, как я его оставил, с лицом в крови, исцарапанным когтями этой чёртовой кошки, и то, что он сказал — ах, то, что он сказал!
Сигнал сейфа начал пронзительно звенеть и я понял, что время истекает; но я, не обращая на него внимания, вновь надел сверкающий венец на голову и с вызовом повернулся к зеркалу. Я долго стоял так, захваченный меняющимся выражением собственных глаз. Зеркало отражало лицо, во всём подобное моему, но бледнее и столь худое, что я едва узнавал его. И всё время я повторял сквозь сжатые зубы: «Время настало! Время настало!», а бриллианты горели и переливались над моим лицом, покуда сигнализация сейфа не превратилась в несмолкаемый звон. Я слышал, как открылась дверь, но и на это не обратил внимания. И только увидев в зеркале два лица — лишь когда другой образ возник над моим плечом и ещё одна пара глаз встретилась с моими — я обернулся с быстротой молнии и схватил длинный нож со своего туалетного столика. Мой побледневший двоюродный брат отпрянул, восклицая: «Хилдред, о Господи!». Когда моя рука опустилась, он произнёс:
— Это я, Луис, ты что, меня не узнаёшь? — я продолжал молчать. Я не смог бы заговорить даже ради спасения собственной жизни.
Он подошёл ко мне и вынул нож у меня из рук.
— Что всё это значит? — осведомился он тихо — Ты болен?
— Нет, — ответил я. Но сомневаюсь, что он слышал меня.
— Ну же, приятель, — воскликнул он, — снимай эту шутовскую корону и перебирайся в кабинет. Ты собираешься на маскарад? Что это за театральная бутафория?
Я был рад тому, что он вообразил корону сделанной из латуни и стразов, я и сам не мог бы придумать ничего лучше, чем позволить ему обманываться таким образом. Я позволил Луису взять венец из моих рук, зная, что лучше всего будет подыграть ему. Он подбросил великолепную диадему в воздух и, поймав, обернулся ко мне с улыбкой.