Артиллерийские конюшни были погружены во мрак, но в кавалерийских бараках окна офицерских комнат были ярко освещены, а двор был полон солдат, носящих солому, упряжь и ящики оловянной посуды.
Пока я прохаживался по заасфальтированной аллее, у ворот дважды сменялась конная стража. Я взглянул на часы. Время почти настало. Огни в бараках один за другим начали гаснуть, решётчатые ворота закрылись, и через каждые минуту или две в калитку входил офицер, оставлявший дребезжание амуниции и бряцание шпор висеть в ночном воздухе. На площади было очень тихо. Последний бездомный бездельник был изгнан парковым служащим в сером мундире, проезжая часть улицы Вустер опустела, и единственными звуками, нарушающими безмолвие, были цоканье копыт лошади караульного и звон его сабли о луку седла. Окна офицерских комнат в бараках всё ещё были освещены и военнослужащие сновали туда и обратно за окнами эркера. На новой башне церкви Святого Франциска Ксаверия часы отбили полночь, и с последним печальным ударом колокола одинокая фигура прошла к калитке в решётке, ответив на приветствие караульного, и, перейдя улицу, вышла на площадь, направляясь в дому Бенедикт.
— Луис, — окликнул я.
Человек повернулся кругом на каблуках и подошёл ко мне.
— Это ты, Хилдред?
— Да, ты вовремя.
Я пожал ему руку, и мы пошли в сторону Залы Упокоения.
Он продолжал болтать о своей свадьбе и достоинствах Констанс, об их планах на будущее, привлекая моё внимание к капитанским нашивкам, тройному золотому узору на рукаве и фуражке. Полагаю, я больше прислушивался к музыке его шпор и сабли, чем к этому детскому лепету, пока, наконец, мы не остановились под вязами на углу Пятой Улицы, напротив Залы Упокоения. Тогда он рассмеялся и спросил, зачем я хотел видеть его. Я предложил ему сесть на скамейке под фонарём и устроился рядом. Луис смотрел на меня с любопытством, тем же испытующим взглядом, который я так ненавидел и боялся, замечая его у врачей. Я почувствовал вызов в его взгляде, хотя он этого не понял, а я тщательно скрывал свои чувства.
— Что же, приятель, — спросил он, — что я могу сделать для тебя?
Я вытащил из кармана рукопись и записки об Имперской Династии Америки и сказал, глядя ему в глаза:
— Сейчас я объясню. Дай мне слово солдата, что прочтёшь эти бумаги от начала до конца, не задавая мне вопросов. Обещай прочитать так же эти заметки, а затем выслушать то, что я скажу после.
— Обещаю, если ты этого хочешь, — учтиво ответил он. — Давай бумаги, Хилдред.
Он стал читать, озадаченно подняв брови самым причудливым образом, заставляя меня трястись от сдерживаемого гнева. К концу его брови совершенно сдвинулись, и он одними губами беззвучно произнёс «нелепица».
Ему понемногу становилось скучно, но помня данное мне обещание, он изображал интерес, который, впрочем, вскоре стал непритворным. Наткнувшись на плотно исписанной странице на собственное имя, Луис встрепенулся, а найдя и моё, он на мгновение опустил бумаги и бросил на меня пронзительный взгляд. Но сдержал слово, ничего не сказал и продолжил чтение, а я позволил его вопросу так и остаться непроизнесенным. Дойдя до конца и подписи мистера Уайльда, Луис аккуратно сложил бумаги и вернул их мне. Я передал ему заметки, и он снова уселся, сдвинув фуражку на затылок всё тем же мальчишеским жестом, который я помнил ещё со школы. Я наблюдал за выражением его лица, пока Луис читал, а когда он закончил, убрал рукопись и заметки обратно в карман. Затем развернул свиток с Жёлтым Знаком. Луис взглянул на него, но, казалось, не узнал, и я ещё раз, несколько настойчивее, указал ему на изображение.
— Да, я вижу, — сказал он. — Что это?
— Это Жёлтый Знак, — ответил я зло.
— О, так это он и есть? — протянул Луис тем же ласковым голосом, каким доктор Арчер обычно говорил со мной — и делал бы так и дальше, не положи я этому конец.
Я умерил свою ярость и ответил как только мог спокойно:
— Что это, ты отказываешься от данного слова?