Пробудился я от звуков печальнейшей мелодии, какую мне приходилось слышать. В комнате было темно, и я не представлял, который теперь час. Луч лунного света серебрил один угол спинета, и полированное дерево, казалось, источало звук, как шкатулка сандалового дерева — аромат. Неясная фигура поднялась во тьме и двинулась прочь, тихо всхлипывая, а я был настолько глуп, что окликнул: «Женевьева!»
При звуке моего голоса она упала, и я клял себя, зажигая свет и пытаясь поднять её с пола. Она отпрянула с болезненным стоном. Потом затихла и спросила о Борисе. Я перенёс её на диван и отправился на поиски, но его не было в доме, а вся прислуга уже легла спать. Растерянный и встревоженный, я поспешил обратно. Женевьева лежала там же, где я оставил её, и была очень бледна.
— Я не могу найти ни Бориса, ни кого-либо из прислуги, — сказал я.
— Я знаю, — едва слышно ответила она. — Борис уехал на Эпт 30 вместе с мистером Скоттом. Я не помнила об этом, когда попросила тебя отыскать его.
— Но он вернётся не раньше завтрашнего дня и... У тебя что-то болит? Я напугал тебя до обморока? Какой же я идиот — но я сам тогда едва проснулся.
— Борис думал, что ты ушёл домой после обеда. Пожалуйста, прости нас, что оставили тебя в одиночестве.
— Я надолго заснул, — рассмеялся я, — так что не знал, бодрствую или нет, когда увидел идущую ко мне фигуру, и произнёс твоё имя. Ты занималась на спинете? Должно быть, ты играла совсем тихо.
Я был готов на ложь даже в сто раз худшую, чем эта, ради облегчения, появившегося на её лице. Женевьева очаровательно улыбнулась и произнесла уже нормальным голосом:
— Алек, я споткнулась о волчью голову и, кажется, растянула лодыжку. Пожалуйста, позови Мари, а сам иди домой.
Я сделал, как она просила, и покинул её, как только вошла служанка.
III
Заглянув на следующий день, я обнаружил Бориса, беспокойно расхаживавшего по студии.
— Женевьева уснула только теперь, — сказал он мне. — Растяжение — ерунда, но отчего у неё такой сильный жар? Доктор не знает, в чём причина. Или не желает говорить, — пробормотал он.
— У Женевьевы жар? — спросил я.
— Ещё какой. К тому же ночью она временами была не в себе. Подумать только! Наша маленькая Женевьева без единой заботы в этом мире, говорит, что её сердце разбито, и она хочет умереть.
Моё собственное сердце замерло.
Борис прислонился к двери студии, глядя себе под ноги, засунув руки в карманы; его добрые проницательные глаза затуманились, и тревога начертила новые линии у рта, «что так охотно составлял улыбку» 31. Служанке было приказано позвать его, как только Женевьева очнётся. Мы ждали и ждали, Борис нетерпеливо расхаживал по студии и нервно мял моделирующий воск и красную глину. Неожиданно он устремился в соседнюю комнату, воскликнув:
— Идём, взгляни на мою купальню, полную смерти!
— Смерти ли? — спросил я, заражаясь его настроением. — Полагаю, ты не готов назвать это жизнью, — ответил он, выхватывая из круглого аквариума одинокую золотую рыбку, забившуюся в его руке. — Как бы там ни было, мы пошлём её вслед за первой, — выкрикнул он. Лихорадочное возбуждение было в его голосе. И я, идя за ним следом к отделанному розовым бассейну, чувствовал, как подступающая болезнь тяжко ложится на мои конечности и мозг.
Борис швырнул рыбку в состав. Чешуя вспыхнула оранжевым, пока она падала, яростно извиваясь; но, коснувшись жидкости, существо мгновенно стало неподвижно и камнем опустилось на дно. Появились молочно-белые пузырьки, яркие краски разошлись по поверхности, затем вспышка белого света пронизала казавшуюся бесконечной глубину. Борис погрузил в жидкость руку и извлёк изящную мраморную вещицу, пронизанную синеватыми жилками, мерцающую розовым, всю в искрящихся переливающихся каплях.