Кровь застучала у меня в висках, но я лишь заметил:
— Новая метла метёт чисто.
— Честолюбивые планы Цезаря и Наполеона бледнеют перед тем, кто не остановится, покуда не захватит человеческие умы и не станет контролировать даже ещё не родившиеся их мысли, — сказал мистер Уайльд.
— Вы говорите о Короле в Жёлтом, — с дрожью прошептал я.
— Он — властитель, перед которым склонялись императоры.
— Я счастлив служить ему, — ответил я.
Мистер Уайльд поправил свои уши покалеченной рукой.
— Может быть, Констанс не любит его, — предположил он.
Я начал было отвечать, но мой голос потонул в неожиданных раскатах военной музыки, раздавшихся с улицы. Двадцатый драгунский полк, квартировавшийся раньше на горе Сент-Винсент, возвращался с манёвров в Вестчестере в свои казармы в восточной части площади Вашингтона. Это было подразделение моего двоюродного брата, целая толпа солдат в голубых, скроенных по фигуре мундирах, лихих киверах и белых рейтузах с двойной жёлтой полосой, в которых их ноги выглядели изваянными из мрамора. Каждый второй эскадрон был вооружён пиками, на концах которых развевались жёлтые и белые флажки. Прошёл оркестр, играя марш, затем проехали полковник и офицеры его штаба, их сбившиеся в кучу лошади тяжело ступали, покачивая в унисон головами, вымпелы трепетали на кончиках копий. Солдаты, щеголявшие прекрасной английской посадкой, загорели до черноты за время своей бескровной кампании среди Вестчестерских ферм, звон их сабель о стремена, бряцание шпор и карабинов очаровали меня. Я заметил Луиса, едущего со своим эскадроном. Он был самым красивым офицером, какого мне только приходилось видеть. Мистер Уайльд, воздвигший свой табурет перед окном, тоже заметил его, но ничего не сказал. Проезжая мимо, Луис обернулся и взглянул на мастерскую Хоуберка, и я заметил проступивший на его загорелых щеках румянец. Должно быть, Констанс стояла у окна. Когда последний солдат процокал мимо и последний вымпел растворился вдали Пятой Южной авеню, мистер Уайльд оттащил сундук от двери.
— Да, — повторил он, — настало время вам встретиться с вашим кузеном Луисом.
Он отпер дверь, и я, забрав свою шляпу и трость, вышел в коридор. Лестница была погружена во тьму, и, ощупью отыскивая путь, я наступил на что-то мягкое, с воплем вонзившее когти мне в ногу. Я нацелил убийственный удар, но моя трость звякнула о перила, а кошка стремительно метнулась обратно в комнату мистера Уайльда.
Снова проходя мимо дверей Хоуберка, я увидел его всё ещё работающим над доспехом, но не стал останавливаться, торопливо шагнул на улицу, прошёл до Вустер, обогнул парк вокруг Залы Упокоения, пересёк площадь Вашингтона и вышел к своей квартире в «Бенедикт» 11. Здесь я спокойно пообедал, почитал «Геральд» и «Метеор» и, наконец, подошёл к сейфу в спальне и набрал код. Те три с тремя четвертями минуты, за которые таймер отпирает замок, для меня самые дорогие. С того момента, как я набираю комбинацию, до того, когда поворачиваю круглую ручку и плавно открываю тяжёлую стальную дверь, я живу в восторге ожидания. Эти мгновения подобны мгновениям, проведённым в Раю. Я знаю, что увижу, когда пройдёт положенное время. Я знаю, что тяжёлый сейф хранит для меня, только для меня, и утончённое удовольствие ожидания едва ли увеличивается, когда сейф открывается, и я беру из его бархатного нутра диадему из чистого золота, горящую бриллиантами. Я совершаю эти действия каждый день, но по-прежнему удовольствие от ожидания и, наконец, от прикосновения к диадеме, лишь возрастают. Такой венец достоин Короля королей, Императора среди императоров. Король в Жёлтом пренебрёг бы им, но эту корону пристало носить его царственному служителю.
Я держал диадему в руках, покуда не зазвучал резкий сигнал сейфа, и тогда с любовью и гордостью я вернул её на место и захлопнул дверцу. Затем неторопливо вернулся в свой кабинет, окнами выходивший на площадь Вашингтона и облокотился о подоконник. Вечернее солнце лилось в окно, в сквере слабый ветерок шевелил ветви вязов и клёнов, покрытых почками и нежными молодыми листьями. Стая голубей кружила вокруг колокольни Мемориальной Церкви 12, иногда садясь на фиолетовые черепичные крыши, порой спускаясь к чаше фонтана перед мраморной аркой. Садовники занимались клумбами, и свежевскопанная земля пахла сладко и остро. По газону стрекотала газонокосилка, которую тащила толстая белая лошадь, водовозы разбрызгивали водяную пыль на асфальтовые дорожки. Вокруг статуи Питеру Стёйвесанту 13, сменившей в 1897-ом то уродство, которое, как предполагалось, изображало Гарибальди 14, под весенним солнцем играли дети, няни толкали аккуратные колясочки с беспечным невниманием к их пухлым пассажирам, что, впрочем, можно было объяснить присутствием полудюжины нарядных драгун, небрежно развалившихся на скамейках. Сквозь деревья Мемориальная Арка Вашингтона сверкала словно серебряная под лучами солнца, а ещё дальше за ней, на восточном конце площади, серый камень драгунских бараков и белый гранит артиллерийских конюшен были полны цвета и движения.
11
Шестиэтажный доходный дом Люциуса Такермана, известный так же как «Бенедикт» (назван хозяином в честь персонажа пьесы «Много шума из ничего»), был построен в 1879 году в восточной части площади Вашингтона, выходит окнами на площадь и Четвёртую улицу. В этом доме жили многие архитекторы, скульпторы и художники. В 1899 был перепродан, после чего потерял свой статус «артистического дома». С 1987 года здание является студенческим общежитием Нью-Йоркского Университета.
13
Питер Стёйвесант (1612–1672) — последний генерал-губернатор (1647–1664 гг.) голландских владений в Северной Америке, известных как Новые Нидерланды. Во время его управления столица колонии, Новый Амстердам, основанный в 1625 году на южной оконечности Манхэттена, значительно разросся и вышел за пределы острова.
14
Памятник Гарибальди планировалось выполнить в виде трёх фигур, центральная из которых — изображающая самого Гарибальди — стояла бы на пьедестале из натурального камня. Из-за недостаточного спонсирования денег хватило только на центральную фигуру, которую решено было установить на обычном гранитном пьедестале. Так как автор композиции, Джовани Турини, в это время находился в Европе, без его ведома готовой статуе довольно варварским способом «поправили» ноги, так, чтобы она вставала на подготовленный пьедестал. В итоге фигура, вырванная из контекста, вообще выглядит несколько неадекватно, и этот эффект только увеличивается из-за того, что она, к тому же, установлена под странным углом к окружающей реальности.