Откуда в классе взялся воробей? И как прекратить этот невообразимый шум? Подымаю руку, но этого никто не замечает. Хочу изо всех сил стукнуть кулаком по столу, но чувствую, что меня не услышат. Все это, как в дурном сне. Я в полной растерянности, не знаю что предпринять. Вспомнив о Горце, оборачиваюсь. Он стоит, прижавшись спиной к доске, и усмехается с видом заговорщика. Григораш сидит неподвижно на своей парте. Он бледен… Да, все это подстроили они!
Я в бешенстве подбегаю к двери и распахиваю ее настежь. Воробей, спасаясь от своих преследователей, вылетает в коридор. Некоторые ребята пытаются выскочить вслед за ним. Но я быстро затворяю дверь, становлюсь к ней спиной и властно бросаю в возбужденные раскрасневшиеся лица: — «По местам! Живо!»
Я теперь спокоен, вполне владею собой. И вместе с тем меня пробирает холодок: «А что, если не послушаются?» Минута молчания, и вот ребята один за другим направляются к своим местам.
В классе тишина. Я обвожу взглядом все парты, задерживаюсь на каждом лице, а потом спрашиваю:
— Кто принес в класс воробья?
Марица поднимает руку, не дожидаясь разрешения, встает и говорит возмущенно:
— Воробей вылетел из парты Горци. Я сама видела. Это он его принес.
— Он, он! — кричат и другие. — Вместе с Григорашем.
— Они срывают урок! — присоединяется к общему возмущению и Филипаш, хотя сам шумел больше всех.
Горця все еще стоит у доски.
— Это не я, Степан Антонович! Чтобы я лопнул, чтобы с места не сошел… — начинает он, но в голосе его не чувствуется уверенности.
— Не клянись, Горця! Говори правду!
Горця хочет что-то сказать, но слова застревают у него в горле. Дети следят за ним с затаенным дыханием: неужели Горця признает себя побежденным?
Что я знаю о Горце? Он неплохо учится, но не потому, что много занимается: голова у него хорошая. Стоило бы ему захотеть, и он был бы отличником. Горця — отчаянный шалун. Его проделки подчас граничат с хулиганством. Андрей Михайлович рассказывал мне, что в прошлом году в школьной стенной газете появилась карикатура на Горцю. В отместку за это мальчик как-то поздно вечером запустил камнем в учителя — моего предшественника, руководившего работой редколлегии. Горцю потому только не исключили тогда из школы, что трудно было точно доказать его вину.
«Лучше с ним не связываться, — советовал мне Андрей Михайлович, — делайте вид, что не замечаете его озорства, тогда он и вас станет меньше беспокоить».
Что я еще знаю о Горце? Он потерял родителей в самом начале войны, когда они мирно возвращались на телеге с поля. Пулеметная очередь с фашистского самолета наповал убила обоих. Горцю воспитывает его сестра, Аника Крецу, девушка лет двадцати. Она работает на колхозной свиноферме. Я много слышал об Анике Крецу, но не знаком с ней. А надо бы познакомиться, узнать, в каких условиях живет мальчик! Вашему совету, Андрей Михайлович, я следовать не стану. Горцю я не оставлю в покое, а настойчиво буду заниматься им.
— Горця, я жду ответа, — обращаюсь я к мальчику. И весь класс ждет. — Глаза у него опущены, лицо нахмурено, голос дрожит:
— Я не виноват…
— Кто же виноват? Это ты принес воробья в класс, Штефэнукэ?
Григораш встает, отводит от меня взгляд. Слеза медленно стекает по его щеке. Он вытирает ее рукавом.
— Мы оба принесли… Я и Горця.
И тут все выясняется. Воробей был с самого утра засунут в парту Горци. Мальчики задумали выпустить его, как только начнется мой урок, чтобы отомстить мне за то, что я поставил двойку Григорашу. Зачинщиком был, разумеется, Горця.
Вот оно что! Горця, оказывается, мстит не только за себя. Он опекает и других «обиженных». Нет, мой дорогой, с этим мы покончим, — думаю я про себя. Но Горце я ничего не говорю. Делаю вид, что не замечаю его.
Обращаюсь к Григорашу:
— Неужели ты надеешься, Штефэнукэ, с помощью такой маленькой птички, как воробей, сделаться отличником? Не лучше ли тебе самому взяться за ум?
Дети смеются.
— А ты, Горця, иди на место! — говорю я, будто только сейчас заметил мальчика у доски.
Это, вероятно, первый случай, когда Горце не удалась его шалость. Он не смеет поднять глаз, в которых блестят слезы, ни на меня, ни на своих товарищей. Видно, опасается строгого наказания.