— Слушаю, Витя, — сказал я, позабыв поздороваться.
Он помолчал, потом вздохнул. И я сразу будто увидел его, невысокого, крепенького, как дубок. С Витей мы выросли в одном дворе, десять лет просидели за одной партой в школе. После нее он пошел в институт, закончил его, работал сейчас вместе с нами.
— Жалко Игната… — медленно выговорил наконец Витя.
Когда знаешь человека с детства и дружишь с ним, понимаешь и слышишь все, чего он и не сказал тебе словами. Я сразу же вспомнил, как на одном из собраний, когда долго разбирали тяжелый случай с пропажей спецодежды на одном из кранов и кто-то намекнул, что Игнат, дескать, был в заключении, Витя решительно и твердо вступился за Игната. И собрание одобрило и поддержало его.
Очень мне захотелось сказать Вите, что Игнат не просто сорвался с крана, что кто-то убил его! Но говорить это по радио да и при Алле Викторовне было нельзя…
Он все не вешал трубку.
— А у нас, знаешь, еще купаются некоторые чудаки, а?..
Я вспомнил, как вытаскивал Игната из воды:
— Да и у нас такие чудаки есть.
— Слышал, Серега! — вздохнул он. — Все слышал…
Тогда и я помолчал. Но знал, что Витя не похвалит меня, не в его это характере.
— Ничего, — сказал я. — Доработаем до конца навигации вшестером, без подсменного.
— Взять его тебе неоткуда… — Спросил после молчания: — Сообщить об этом Рабацкой?
— Делу не повредит. Ну, всего доброго!
— Будь здоров!
Я передал трубку Алле Викторовне.
Когда вернулись с кладбища, Енин даже не остановил кран, только поглядел на нас, сморщился… Лента тормоза подъема не скрипела. Когда же Енин успел отрегулировать ее?..
Женщины пошли собирать на стол в общем кубрике. А мы сели на койке в нашей мужской каюте, закурили. Долго молчали. Стены каюты, пол ее, койки размеренно и несильно сотрясались в такт движениям крана, чуть покачивались из стороны в сторону. Когда кран на секунду переставал двигаться, замолкал, особенно слышался мерный и непрерывный шум дождя.
— Одно слово — осенние дожди! — вздохнул наконец Петухов.
Громадный и тяжелый, он сидел на койке, широко раздвинув сильные ноги, туго обтянутые штанами спецовки. В больших мозолистых руках со следами масла и железной пыли, навечно въевшихся в складки кожи, задумчиво крутил маленькую сигарету. Крупное скуластое лицо его с большим носом, широким ртом, маленькими черными глазами, глубоко запавшими, было спокойно-печальным. Круглая голова его была чисто выбрита, из-под распахнутого ворота виднелась крепкая загоревшая шея. Игнат умер, и тут уж ничего не поделаешь. И говорить об этом нечего, но жизнь у каждого из нас идет так быстро, такая она, к сожалению, короткая, так горько, когда теряешь близкого человека…
— Дожди здесь с сотворения мира идут по расписанию весь сентябрь, — негромко и неспешно проговорил Панферов.
Узкоплечий и худой, с густыми, но совершенно седыми волосами, он сидел на краю койки, гибко изогнувшись жилистым телом, упруго упираясь в пол кубрика длинными ногами. Узкое лицо его с треугольным подбородком было бледным. Под кустистыми, нависшими и тоже седыми бровями беспокойно и остро посвечивали быстрые темные глаза.
Тоскливо, конечно, здесь на севере в эти сентябрьские дожди, но уж сами мы себе выбрали такую работу. Да и кто-нибудь должен ведь ее делать…
— Но зато чуть наступит октябрь, прихватит по-настоящему морозцем, и снова солнышко, — задумчиво проговорила Наташа Левашова.
На правах механика крана она одна из женщин сидела вместе с нами. Левашовой за тридцать, у нее двое детей, ее муж работает у нас в порту начальником участка штучных грузов. Все зовут Левашову просто Наташей. Кран ее почти постоянно занимает одно из первых мест в порту по производительности и безаварийной работе. Есть что-то очень домашнее, уютно-спокойное в ее полной фигурке, круглом добром лице, больших и спокойно-внимательных голубых глазах.
Я смотрел на Петухова, на братьев-близнецов Локтевых, Владимира и Всеволода, неразличимо похожих друг на друга, веснушчатых и огненно-рыжих… Они сидели рядышком на койке, курили, одинаково затягивались сигаретами, очень похожими движениями рук относя их потом в сторону. На их кране работал сейчас подсменный Синельников, с ним кочегар Петя Воскобойников, учившийся в той же группе института, что и наш Миша Пирогов…
Редко нам приходится собираться вот так почти всем вместе.
Только что мы похоронили своего товарища, которого давно и хорошо знали, а некоторые из нас — и любили. Про случай с трапом знали только я да следователь Кузьмин, для остальных смерть Игната была обычным несчастным случаем, какой может постигнуть каждого из нас… Но говорить сейчас об этом, как вообще сетовать на жизнь, у нас не принято. Просто сидели, молчали и курили.