Когда высыпал очередной грейфер песка в кузов самосвала, вдруг увидел у трапа, ведущего с берега на понтон, худощавую мальчишескую фигурку в ватнике. Человек быстро поднялся с корточек, исчез, не обернувшись ко мне. Все произошло так быстро, будто примерещилось мне в таинственном свете прожектора, бросавшего причудливые изломанные тени от малейших неровностей на берегу.
На следующем цикле я все-таки внимательно оглядел трап. Нижний конец его, упиравшийся в палубу понтона, не был виден, его закрывала высокая каюта понтона. Верхний виднелся на своем обычном месте, был закреплен за бревно на кромке берега.
Широченная выпуклая палуба баржи, почти освобожденная от песка, по-прежнему залитая светом лампочек, напоминала теперь в густой темноте, подступившей к ее бортам, гигантский опустевший танцевальный зал. Люди уже ушли, и музыка перестала играть, а свет забыли выключить…
Неся к берегу предпоследнюю порцию песка, я снова увидел Игната. Он шел по берегу к трапу, ведущему на понтон, стройный, подобранный. Хороший парень Игнат! Хоть и не просто мне с ним — из-за Кати.
Игнат встретился со мной глазами, кивнул мне, улыбнулся… Вот именно таким он и запомнился мне!
Уже снова поворачиваясь к барже, я мельком заметил, что Игнат вскочил на бревна, махнул мне рукой, побежал по крутому трапу на понтон, тотчас пропал за крышей его каюты.
Я, стараясь забрать весь песок с палубы, накрыл разинутыми челюстями грейфера последнюю кучу его; осторожно включил механизм замыкания челюстей, чтобы острые кромки их, скользя по палубе баржи, не повредили ее; челюсти сомкнулись, грейфер поплыл вверх, песка на палубе не осталось. Шкипер и матросы баржи помахали мне руками… А в густой и будто на ощупь плотной темноте, скрывавшей и реку, и противоположный берег, уже светился разноцветными огнями, клубился оранжевым паром, низко и басовито шипел буксир, подводивший к причалу новую баржу с песком. Поставив ее, он должен увести разгруженную.
Рядом с последним самосвалом стоял Мирошников. И когда я высыпал песок, и самосвал натужно двинулся от берега, я выбросил пар. В наступившей тишине раздался голос Мирошникова:
— Классно работнул, Серега! — Его длинное худое лицо с маленькими бегающими глазками, тонким и кривым носом, узкими губами по-всегдашнему беспокойно; руки Мирошников засунул в рукава, сложил их на животе, меховая ушанка сидела на голове косо и смешно. По своей обычной подвижности беспорядочно переступил ногами, крикнул уже сердито: «Сейчас новую баржу поставят, чтобы Игнат сразу начинал!..»
Я снова дал пар, повернул кран, установил его стрелой вдоль понтона. Поднялся из-за рычагов, опять почувствовал, как ноют поясница и плечи, потянулся кверху одеревеневшими руками.
— Принимай работенку, Игнат!
Обернулся: в кране Игната не было. Санька уже оделась.
— Спасибо, Серега, что дал мне выспаться!.. — звонко выговорила она, засмеялась: — А на танцы все равно опоздала, вот бедуха!.. — Лицо ее уже было чисто умытым, губы — накрашены, подведены тушью брови и ресницы.
— Ночью с крана никуда, Санька! — сказал я ей, глядя в глаза. — Чтобы выспалась нормально, слышишь?!
Санька вытянулась, приложила руку к шапке:
— Так точно, начальник! — снова засмеялась.
Смоликов стоял у топки, молча смотрел на меня своими неподвижными сонными глазами. Но на мой вопросительный взгляд ответил быстро и понятливо:
— Игнат, наверно, в каюте. Сейчас придет.
Я спустился с крана на железную палубу понтона. Она была скользкой от пленки льда… И вдруг снова увидел мысленно, как Игнат легко вскочил на бревна, окантовывавшие кромку берега, побежал по крутому трапу на понтон. Что-то уж очень быстро скрылся он за крышей каюты, будто провалился… Вроде как артист в люк на сцене.
Скользя ногами по пленке льда, запахнув ватник, по узкому проходу обошел каюту. Одно окно в ней светилось. За ним шкипер понтона, низенькая полная тетя Нюра, стояла у плиты, разогревала ужин… Дверь в каюту была на корме, но я почему-то прошел мимо нее. Еще издали увидел: трап, ведущий на берег, косо висел в воздухе перилами кверху, а той стороной, где их не было, — вниз; один из тросов, крепивших его к бревну на берегу, был ослаблен.
Значит, Игнат сорвался в воду!
Я подбежал к трапу. Низкая осенняя вода не покрывала целиком гранитные глыбы, лежавшие у берега, тонкая пленка льда вокруг одной из них изломалась.
Машинально сбрасывая с себя ватник, шапку, развязывая шнурки ботинок, вглядывался в черную поверхность воды за кормой вниз по течению реки. Если бы Игнату удалось добраться до понтона, он был бы около его борта, хоть бы даже и не смог подняться на палубу. Я понял уже, что Игната снесло течение, посмотрел вдоль борта понтона: в тиховодье за острым углом одной из глыб медленно кружилась шапка Игната.