Ранее, 6 сентября, во время общей аудиенции, папская свита, мельтешащая вокруг святейшего отца точь-в-точь, словно надоедливые мухи возле лошади, публично выказала свое замешательство, когда Лучани слушали, затаив дыхание, более 15 тысяч человек. Даже не войдя, а почти вбежав в переполненный зал Нерви, папа заговорил о душе. В его словах не было ничего выдающегося. Необычным оказалось то, в какой манере он говорил и как держался.
Однажды человек пошел покупать себе новый автомобиль, и продавец дает ему советы: «Послушайте, это великолепная машина, только обращаться с нею надо правильно. Первосортный бензин в бак, лучшее масло для двигателя». Покупатель отвечает: «Нет-нет, запахов бензина и масла я не переношу. Залейте в бак шампанское, которое мне очень нравится, а соединения я смажу джемом». Продавец пожимает плечами: «Делайте что хотите, но потом не возвращайтесь и не жалуйтесь, если вместе с автомобилем окажетесь в канаве».
Господь делает с нами нечто похожее: он наделяет нас этим телом, вкладывает разумную душу, добрую волю. Он говорит: «Это хорошая машина, но обращайтесь с нею хорошо».
Хотя ватиканская элита и пожимала плечами, слыша подобную профанацию, Альбино Лучани хорошо понимал, что слова уже прорастают в благодатной почве. Посейте достаточно семян, и некоторые взойдут. Ему выпала возможность занять кафедру самого влиятельного проповедника на земле. То, как он ею воспользовался, производит глубокое впечатление. Многие в церкви постоянно произносили надоевшие до тошноты слова «Благая весть Евангелия», но делали это с таким видом, будто сообщают слушателям о страшной катастрофе. Когда же о благой вести говорил Лучани, по его манере вести себя было ясно, что весть и в самом деле благая.
Несколько раз он приводил из церковного хора мальчика и беседовал с ним перед микрофоном, чтобы его слышали не только собравшиеся в зале Нерви, но и более многочисленная аудитория за стенами дворца. Были и другие мировые лидеры, взявшие за привычку выбирать из толпы детей и одарять их поцелуем. Но Лучани действительно разговаривал с ними и — что еще поразительней — выслушивал их и отвечал им.
Он цитировал Марка Твена, Жюля Верна и итальянского поэта Трилусса. Он говорил о Пиноккио. Сравнив душу с автомобилем, он теперь проводил аналогию между молитвой и мылом. «Хорошая молитва, это все равно что чудесное мыло, способное всех нас превратить в святых. Мы не святые потому, что недостаточно используем это мыло». В курии, особенно некоторые епископы и кардиналы, кривили губы, а простые люди прислушивались к его словам.
Несколько дней спустя после избрания Лучани встретился с несколькими сотнями представителей мировой прессы и мягко упрекнул их за то, что СМИ в своих сообщениях о конклаве излишне много внимания уделяли слухам и несущественным деталям, вместо того чтобы рассказывать о подлинном значении этого события. Впрочем, папа признал, что эта проблема не нова, и напомнил о наставлении, которое дал репортерам один итальянский редактор: «Помните, что публике совершенно неинтересно, что именно сказал Наполеон III Вильгельму Прусскому. Ей хочется знать, какого цвета были на нем брюки, бежевые или красные, и курил ли он при этом сигару».
Общаясь с журналистами, Лучани чувствовал себя как рыба в воде. Он не раз говорил, что если бы не стал священником, то наверняка избрал бы поприще журналистики. Опубликованные им две книги и многочисленные статьи свидетельствуют о том, что своим пером он мог бы посоперничать со многими из присутствовавших корреспондентов. Напомнив высказывание покойного кардинала Мерсье о том, апостол Павел, живи он сегодня, избрал бы профессию журналиста, новый папа проявил проницательность и понимание значения различных средств массовой информации, раздвинув рамки возможной в современном мире роли апостола: «Думаю, он бы стал не просто журналистом. Возможно, возглавил бы агентство “Рейтер”. И вдобавок потребовал эфирного времени на итальянском телевидении и на “Эн-би-си”».
Корреспондентам такие речи папы пришлись по вкусу. Курии они нравились меньше. Все приведенные высказывания папы были вычеркнуты ватиканской цензурой из официальных текстов его речей. Для потомков остались лишь скучные, сглаженные, бесцветные речи, составленные ватиканскими чиновниками — хотя в действительности папа постоянно отходил от подсунутого ему текста, — а полные ошибок свидетельства остроумия и индивидуальности Альбино Лучани канули в молчание. В течение всего сентября 1978 года подобная практика была постоянной.
Книгу Лучани «Иллюстриссими» — сборник его писем знаменитым людям — можно было купить в Италии с 1976 года, и она имела очень большой успех. Теперь же, когда ее автор стал лидером 800 миллионов католиков, ее коммерческий потенциал не остался без внимания в издательском мире. В Падую, в издательство католического журнала-ежемесячника «Мессаджеро ди Сан-Антонио» зачастили влиятельные фигуры книжного бизнеса. Маленькое издательство вскрыло ту самую, вошедшую в поговорку золотую жилу — за вычетом авторского гонорара. Однако истинным вознаграждением для автора было то, что изложенные в письмах-раздумьях идеи и наблюдения станут известны во всем мире. Тот факт, что их прочтут только потому, что автор теперь стал папой, ничего не значил для Лучани. Брошено еще больше семян. Больше будет всходов.
Вскоре после августовского конклава проявилось еще одно действительно занятное его последствие — пока у руля стоял Лучани, все ватиканские толкователи, наблюдатели, эксперты и провидцы оказались не нужны. Требовались только стенографические отчеты. При этом условии цели нового папы были совершенно ясны.
28 августа было возвещено о начатой папой революции. Первым шагом стало заявление Ватикана о том, что церемонии коронации не будет, что новый папа вообще отказывается короноваться. Не будет sedia gestatoria — папских носилок в виде кресла, не будет тиары, усыпанной изумрудами, рубинами, сапфирами и алмазами. Не будет ни страусовых перьев, ни шестичасовой церемонии. Короче говоря, был отменен ритуал, с помощью которого церковь демонстрировала, что по-прежнему жаждет светской власти. Альбино Лучани, прежде чем его приказания восторжествовали, пришлось выдержать долгие и утомительные споры с приверженцами ватиканских традиций. Лучани, который ни разу не употребил монаршее «мы», был настроен решительно: на смену монархическому папству с его аксессуарами мирского блеска и великолепия должна прийти церковь, отвечающая идеям ее основателя. «Коронацию» заменила простая месса. Вместо нелепо-пышной церемонии, во время которой покачивающийся в носилках понтифик уподоблялся какому-то халифу из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», верховный пастырь спокойно и без всякой помпы поднялся по ступеням алтаря. Тем самым Лучани упразднил насчитывающую тысячу лет традицию и заставил церковь вернуться еще на несколько шагов по пути к Иисусу Христу.
Трехъярусную, формой напоминающую улей тиару заменил палий — наплечная накидка из белой шерсти. Монарх уступил место пастырю. Эра «бедной церкви» официально началась.
Среди двенадцати глав государств и других официальных представителей стран, прибывших на церемонию, были и те, встреч с которыми новый папа стремился избежать. Он особо просил своего государственного секретаря не приглашать на инаугурационную мессу руководителей Аргентины, Чили и Парагвая, однако департамент кардинала Вийо успел разослать приглашения, не проконсультировавшись прежде с Альбино Лучани. Список приглашенных сотрудники Вийо составляли, исходя из предположения, что предстоит традиционная коронация.
Поэтому на торжественной мессе, проходившей на площади Святого Петра, присутствовали генерал Видела из Аргентины, чилийский министр иностранных дел и сын президента Парагвая — представители тех стран, где к правам человека относятся с пренебрежением. Возмущенные их появлением в своей стране, итальянцы организовали демонстрацию протеста, во время которой было арестовано около 300 человек. Позднее Альбино Лучани упрекали за присутствие этих реакционеров на торжественной службе, однако критики не знали, что винить следует только кардинала Вийо. Когда в СМИ появились подобные обвинения, то Лучани на них ответить уже не мог, а Вийо хранил молчание.