— Как бы ты ответил на такой вопрос: в чем, по-твоему, сущность философа?
— В разуме, я бы сказал.
— А в чем еще? Не в том ли, что истина — смысл его жизни?
— И в этом также.
— Тогда ответь: запершись ли в четырех стенах мы ищем и находим истину или же в споре с людьми?
— Споря с людьми, конечно.
— Так не кажется ли тебе, что возможность спорить и свободно говорить необходима философу так же, как воздух для дыхания человеку?
— Наверно, так.
— Но если запретить ему дышать этим воздухом свободы, не будет ли он обречен как философ?
— Ты прав, Сократ.
— Но, предлагая мне, для которого философствовать значит жить, отказаться от споров, не обрекаешь ли ты меня тем самым на смерть?
Критон же возразил с обидой:
— Что ты, Сократ. Как можешь ты думать такое.
И Сократ сказал:
— Тогда не предлагай мне невозможное и не пугай меня Анитом.
— И все-таки, будь осторожен, Сократ, — попросил Критон и, ласково похлопав друга по плечу, ушел.
Но Сократ не умел быть осторожным, если он разоблачал невежество. Как-то раз под вечер он привел гостей, Платона и Аполлодора, и Ксантиппа, выбежав навстречу из дому, с бранью накинулась на мужа, коря его за то, что нечем угостить людей. И юные друзья Сократа, смутившись, хотели уйти, но Сократ их удержал и, выждав, пока Кстантиппа вернется в дом, где заревел Менексен, сказал:
— Ну а если бы к нам на стол влетела курица и произвела переполох, разве мы бы стали волноваться?
Гости рассмеялись, Сократ же, принеся из кладовки амфору с самодельным вином, кружки и блюдо с оливками и виноградом, усадил гостей за стол, стоявший под тутовым деревом, и наполнил кружки. И, отпив вина, Аполлодор заметил:
— А все-таки, Сократ, твоя Ксантиппа воистину несносная женщина…
И Сократ сказал:
— Я уже давно привык к ее брани, как привыкают к непрестанному шуму мельничного колеса. Но ведь, кажется, и ты, Аполлодор, смирился с гоготом своих гусей.
— Да, — кивнул Аполлодор, — но они приносят мне яйца и птенцов.
— А мне Ксантиппа — детей, — отшутился Сократ, опять рассмешив друзей.
Тут-то и вбежал во двор белобрысый сын Сократа, Софрониск и, крикнув отцу:
— Гости к нам важные! — умчался назад, гонять по улице.
К дому же Сократа, спросив у мальчишек дорогу, подходили двое — молодой трагический поэт Мелет с заморской дорогой собачкой на поводке и красавица гетера Ламия; и был облачен женоподобный Мелет в небесного цвета хитон, расшитый золотыми индийскими слонами, которые от колебания складок шевелились, как живые. И говорил сияющий Мелет подруге:
— Сократ, моя дорогая, мало что смыслит в искусстве, так что я заранее предвкушаю победу и удовольствие, которое при этом доставлю тебе, если, конечно, эта лысая образина посмеет вступить со мной в состязание.
Друзья же Сократа издали, поверх плетня, разглядели гостей, и Платон узнал обоих:
— Это Мелет к тебе пожаловал, учитель, а с ним гетера Ламия.
— Не тот ли это Мелет, — спросил Аполлодор, — который преследовал при тиранах демократов и голосовал за казнь Леонта Саламинского?
— Тот самый, — усмехнулся Сократ. — Только он теперь перекрасился и зашибает звонкую монету, славя народ.
И Ламия, входя в калитку, сказала с улыбкой:
— Поклонники твоей мудрости, Сократ, не расстаются с тобой. И все-таки я сильнее тебя: ведь ты не можешь отбить моих друзей, а я, стоит мне захотеть, переманю к себе твоих.
И Сократ, улыбнувшись, ответил:
— Вполне понятно: ведь ты ведешь их под гору порока, а я заставляю карабкаться на гору добродетели, а это слишком трудная дорога. Садись, дорогая Ламия. И ты садись, Мелет.
И, усадив гостей напротив, на свободную скамейку, предложил Сократ гостям вина, но они вежливо отказались. И тогда спросил Сократ Мелета:
— Откуда ты к нам?
— Из Эпидавра[159], — сияя, ответил Мелет.
— Выходит, ты участвовал в состязаниях поэтов? И с каким же успехом?
Мелет же с гордостью изрек:
— Мы получили первую награду, Сократ!
— Вот как, — сказал Сократ. — Смотри же, чтобы мы победили и на празднике Панафиней.
— Думаю, что так и будет, — заверил Мелет.
Сократ же сказал[160]:
— Да, Мелет, мне остается только завидовать вам, поэтам. Ведь для того, чтобы стать хорошим поэтом, нужно понимать природу прекрасного, не так ли?
— Да, Сократ, и для меня постижение прекрасного было самым трудным в искусстве.
— Как хорошо, Мелет, — продолжал Сократ, отпивая из кружки прохладное, кисловатое вино. — А то представь себе, совсем недавно меня поставили в трудное положение, задав такой вопрос: «Давай-ка посмотрим, Сократ, сможешь ли ты сказать, что именно прекрасно и что безобразно?» И я стал недоумевать и не мог ответить как следует, пока совсем не рассердился на себя. Вот как кстати вы пришли, Мелет и Ламия.
159
Город Пелопоннеса, где проводились мусические состязания в честь бога врачевания Асклепия.