Когда же именитейший на всю Элладу ритор Лисий, собравшись защищать Сократа, показал ему заранее написанную речь, мудрец, ознакомившись с ней, сказал: «Прекрасная речь, мой Лисий, но для меня неподходящая». «Как же хорошая речь может быть неподходящей?» — удивился Лисий. И Сократ сказал: «А разве прекрасные наряды были бы подходящи для меня?»
И пришел к нему государственный вестник и повел его на суд афинян…
Глава восьмая
ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ
Цикута окончательно сделала Сократа великим.
ввели Сократа в здание суда, огороженное с четырех сторон, но открытое сверху, где прямо на земле сидело несколько сот галдящих афинян и многие из них лузгали орешки, выплевывая кожуру в спины соседей; судейское же место впереди обозначал квадрат подстилки из кошмы и две конусные кучки камешков, одна — белых, а другая — черных.
И, усевшись калачиком против судейского места, поближе к поджидавшим его друзьям, Критону, Эсхину, Симону, Симмию, Критобулу, Платону и Аполлодору, улыбнулся им Сократ своей спокойной лукавой улыбкой и как-то незаметно погрузился мыслью в разрешение давно его занимавшей загадки того, что есть народ и в чем его отличие от скопища толпы. И унесся в эти мысли так далеко, что не видел и не слышал, как вошли из боковой калитки судьи в черных хитонах и, усевшись на кошму, открыли суд, и только как сквозь сон увидел выступившую из толпы сидящих фигуру Мелета в красном одеянии и с длинным свитком обвинительной речи в руках, но смысл того, что он зачитывал, стал доходить до Сократа не скоро и лишь тогда, когда осознались слова обвинений. Мелет же, упиваясь звуками собственного голоса, читал, как читают декламаторы в театре:
— …И вот, когда народ, не щадя своих сил, укрепляет самую справедливую власть в Элладе, нашелся человек, который порождает скверну неверия в душах людей, человек, за свой образ жизни и злонамеренные речи давно осужденный народным мнением, но по какой-то иронии судьбы до сих пор пребывающий на свободе. Я выступаю обвинителем, судьи, по воле голоса справедливости, дабы вы, афиняне, своим приговором избавили всех нас от зла, распространяемого этим человеком! Ибо как можно еще назвать все то, чему он учит нашу молодежь! Как долго, афиняне, будет он не признавать богов, которым поклоняются Афины? Как можно позволять ему кичиться дерзостью, с которой он хулит именитых ваших избранников, афиняне?! Неужели не тревожит вас разврат умов, в котором погрязает наша молодежь, прельщенная его умением выдавать за правду ложь? Разве мы не видим, что Сократ преступает закон? И может ли закон быть снисходительным к такой безрассудной наглости? Ведь Сократ не бежал от позора, как сделал бы всякий, в ком осталась хоть крупица совести, а нагло явился в суд! Уж не рассчитывает ли он разжалобить судей своим хваленым красноречием? Нет, Сократ, сегодня это тебе не удастся, тебе не избежать справедливой кары! Ибо для тех, кто развращает молодежь, надежду нашу, и вместо богов признает знамения каких-то даймониев, уготовано единственное наказание — смерть!
И когда Мелет, окинув самодовольным взглядом судей и народ, сел на место, где-то справа, у ограды, Сократа ткнули потихоньку в бок, и голос Аполлодора произнес над ухом:
— Учитель! Твое слово!
И медленно поднявшись, словно воспрянув ото сна, обвел Сократ своим задумчивым взглядом сограждан и судей и сказал среди внезапной тишины:
— Стало быть, афиняне, мне следует опровергнуть клевету, ибо то, в чем обвиняет меня Мелет, не более как клевета. Вы вправе, однако, спросить: «Откуда пошла на тебя клевета, Сократ? Если бы ты жил тихо и мирно, как живет большинство, то, наверно, и не возникло бы столько слухов и толков о тебе». Вот это, мне кажется, верно, и я постараюсь вам показать, что именно дало мне известность и навлекло на меня клевету. Так слушайте…
Вы знаете, афиняне, когда Херефонт спросил у дельфийского оракула, кто самый мудрый человек в Элладе, пифия сказала, что никого нет мудрее Сократа…
И тотчас гневный шум прервал Сократа и злобные выкрики:
— Кончай бахвалиться, Сократ!
Сократ же, подняв руку, укоризненно сказал:
— Прошу вас, не шумите, афиняне, даже если вам покажется, что говорю я несколько высокомерно, выслушайте меня…
Долго я недоумевал, что же имела в виду пифия, и в конце концов прибегнул к такому решению: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что уж где-где, а тут я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу: «Вот этот мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым». Но когда я присмотрелся к этому человеку, побеседовал с ним, и не раз, — назвать его нет никакой необходимости, скажу только, что был он государственный муж, — так вот, когда я оценил его ум, то понял, что этот человек только кажется мудрым и другим и самому себе, а на самом деле не мудр. Я попробовал показать ему в споре совсем недавно, что он только мнит себя мудрым. Из-за этого-то и сам он, и его прислужники возненавидели меня. Тогда я рассудил, что этого-то человека я определенно мудрее, потому что, хотя мы оба ничего путного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я, если уж не знаю, то и не воображаю, что знаю.