И снова изумил Алкивиад сограждан, когда вернулся из Немеи[121] с конных состязаний на семи снаряженных им самим колесницах, увенчанный сразу тремя наградами, первой, второй и четвертой.
И, видя в этой буйной натуре столько же доблестного, сколь и порочного, вспоминал Сократ слова афинского стратега Архестрата, сказанные как-то в Собрании: «Двух Алкивиадов афиняне бы не вынесли». И, желая говорить с учеником своим, пришел Сократ к нему домой, и введенный рабом-эфиопом в перистиль[122], окруженный дорической колоннадой, присел на мраморные ступени. Когда же, вынырнув из-за колонн, явился перед ним Алкивиад в роскошной хламиде, спросил его Сократ вместо приветствия:
— Как чувствует себя Алкивиад, миновавший распутье?..
Алкивиад же, слегка хмельной перед вечерней трапезой, сказал, усаживаясь рядом:
— На избранном пути Алкивиада озадачивает новое распутье…
Тут, неслышно появившись, подал им чаши с вином раб и так же неслышно исчез.
И, отпив лесбосского вина, спросил Сократ, вглядываясь в ястребиные глаза Алкивиада и смуглое его лицо, красиво окаймленное черной сирийской бородкой:
— И в чем же оно, твое новое распутье?
И Алкивиад, готовивший поход на остров Мелос[123] и замышлявший другой — в богатую Эгесту[124], сказал, с улыбкой отхлебнув из серебряной чаши:
— Сделать ли мне добро Афинам за счет мелосцев или же за счет эгестян…
Сократ же, опорожнив чашу, сказал:
— А я-то думал, ты совсем перед другим распутьем — страстей и разума…
— Э, нет, учитель! Здесь выбор сделан. Клянусь богами, нет выше счастья, чем наслаждения, которые питают наши страсти!.. Еще вина, Сократ?..
И Сократ сказал:
— А не кажется ли тебе, дорогой Алкивиад, что властвовать над своими страстями — высшее счастье? — И с этими словами отставил чашу в сторону. — Благодарю, больше мне не позволяет разум…
Алкивиад же сказал:
— Жить по-спартански в Афинах — такое под силу лишь Сократу… и немногим друзьям его.
— И ты не сожалеешь, что нет среди них тебя?
И, рассмеявшись, сказал Алкивиад:
— Как видно, боги не даровали мне воздержанности, Сократ! — И, приняв новую чашу с вином, медленно, с наслаждением, осушил ее.
Сократ же сказал:
— А почему бы тебе не поупражняться в воздержании?
— Каким образом, Сократ?
— Попробуй сделать так. Явившись из палестры изнуренным от борьбы и голодным, как сотня волков, подойди к столу с роскошными яствами, а затем, отдав всю эту роскошь на съедение рабам, удовлетвори свою голодную страсть обычной незатейливой едой, вроде жареной рыбы с лепешками…
И, не дослушав Сократа, разразился хохотом Алкивиад. Сократ же, с сожалением подумав: «Этому уж, видно, не вернуться на путь добродетели», — поднялся и, кивнув хозяину, направился к выходу. Но Алкивиад остановил его:
— Постой, учитель. Я хочу отблагодарить тебя: ведь ты немало способствовал моим ораторским успехам. — И, достав из-под хламиды свиток, протянул его Сократу. — Здесь дарственная на все принадлежащие мне земли в Гуди. Можешь там выстроить дом…
Сократ же, отстраняя свиток, сказал с усмешкой:
— Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы для них целую бычачью шкуру, разве не смешон был бы я с таким подарком? — И пошел, сказав на прощанье: — Подумай вот над чем, Алкивиад: что разумнее, жить, властвуя над своими страстями или потворствуя и покоряясь им? Прощай!..
И тем же летом, на семнадцатый год от начала Пелопоннесской войны, когда отправился Алкивиад с флотилией на остров Мелос, пришла в Афины весть, ужаснувшая Сократа, ибо. покорив этот древнейший город, устроил там Алкивиад кровавую резню, мужчин до одного перебил, а женщин и детей продал в рабство.
И сердцем отшатнулся от него Сократ; лишь дивился он афинянам: потакая честолюбию Алкивиада, жаждущего хотя бы даже ценой опасностей для родины стяжать себе славу, они опять его избрали стратегом-военачальником, замысливая новый военный поход — на Сиракузы[125].
Как ни убеждал сограждан миролюбец Никий, что нападение на Сиракузы, случись сиракузянам прибегнуть к помощи спартанцев, может обернуться для Афин большой войной, афиняне его не послушались: большинство вняло доводам Алкивиада, что-де, напротив, завоевание Сицилии лишь укрепит афинское могущество, и сто тридцать снаряженных триер двинулись на Сиракузы, ведомые Алкивиадом, Ламахом и, против собственной воли, Никием. И в час, когда, завороженные посулами Алкивиада несметных трофейных богатств Афинам, устремились толпы горожан в Пирей на проводы армады, сказал им вслед Сократ, обращаясь к друзьям: «Поистине достойно удивления, что глупая надежда на блага в этом явно безнадежном деле ослепляет такое множество людей».