— Бывает, Сократ, когда пространные ответы неизбежны. Тем не менее никому не превзойти меня в краткости выражений.
— Ты прав. Теперь ответь мне так же кратко и только насчет красноречия: что оно такое?
— Это самое великое, Сократ, и самое прекрасное из всех человеческих дел!
— Ах, Ликон, ты отвечаешь уклончиво. Ведь против тебя тотчас же выступят врач, учитель, делец и станут доказывать, что не твое, а их искусство есть величайшее из дел. Так что объясни, пожалуйста, почему ты отдаешь предпочтение красноречию?
И сказал Ликон:
— Искусство красноречия есть потому величайшее благо, что оно способно убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Собрании. Владея такой силой, я всех могу держать в повиновении: и врача, и учителя, и ремесленника.
— Понял тебя, Ликон. Тогда давай рассмотрим вот что. Если бы тебя спросили: «Бывает ли вера истинной и ложной?» — ты бы, я полагаю, ответил, что бывает?
— Да.
— Ну а знание? Может ли оно быть истинным и ложным?
— Никоим образом! Только истинным!
— Стало быть, «узнать» и «поверить» — это не одно и то же?
— Ты прав.
— А между тем убеждением обладают и узнавшие и поверившие.
— Правильно.
— Какое же убеждение создается красноречием в судах и других сборищах? То, из которого возникает вера без знания или из которого знание?
— Ясно, что из которого вера.
— Значит, оратор в судах и других общественных местах лишь внушает веру, и только?
— Конечно. Ведь толпа не смогла бы сама разобраться в короткое время, что справедливо, а что несправедливо.
— Иными словами, в том, что внушает ей оратор, толпа невежественна?
— Как же иначе!
— Так что же ты, Ликон, смеешься надо мной? спросил Сократ.
— То есть как «смеюсь»?! — возмутился Ликон.
— Да разве не ты только что пытался убедить меня, что искусство красноречия самое прекрасное из человеческих дел?
— Я и сейчас утверждаю это.
— Да как же можно назвать прекрасным то, посредством чего внушается вера невеждам?
И, заметив усмешки на лицах гостей, сказал Ликон растерянно:
— Ты сбил меня с толку своими вопросами. Но, может быть, мы отложим наш спор? Надо ведь и о присутствующих подумать.
Но хозяин сказал:
— Разве вы сами, Ликон и Сократ, не видите, с каким удовольствием слушают вас эти люди?
И гости дружно поддержали:
— Продолжай, Сократ. Говорите хоть весь день, сделайте милость. Спешить нам некуда.
— Так как, Ликон, — спросил Сократ, — ты согласен продолжать?
И Ликон сказал:
— Для меня было бы теперь позором отказаться, Сократ. Только, если ты не против, я сам хочу задать тебе несколько вопросов.
— Так задавай.
— Раз уж я зашел в тупик, то что скажешь о красноречии ты сам?
— Сказать тебе правду, Ликон, по-моему, это вообще не искусство.
— Не искусство?! Так что же оно такое?
— Я боюсь, как бы правда не прозвучала слишком грубо и как бы ты не подумал, будто я поднимаю на смех твое занятие, Ликон, но то, что я называю красноречием, — это часть дела, которое прекрасным никак не назовешь.
— Какого дела, Сократ? Не стесняйся, говори.
И Сократ сказал:
— Угодничества.
— По-твоему, красноречие — угодничество? — рассмеялся Ликон.
— Я сказал, часть угодничества.
— Стало быть, ораторы мало что значат в своих городах, раз они всего лишь льстивые угодники?
— По-моему, они вообще ничего не значат.
— Как! — вскричал Ликон и даже подскочил на месте. — Разве они не всесильны в своих городах? Разве они, словно тираны, не убивают, кого захотят, не отнимают имущество? Не изгоняют из города, кого сочтут нужным?
— Еще раз повторяю: ораторы и тираны обладают в своих городах силой самой незначительной.
— Ну, Сократ, ты несешь несусветный вздор!
— Не бранись, бесценнейший мой, а лучше покажи, в чем я заблуждаюсь. Если нет, давай лучше спрашивать буду я.
И, вскочив, сказал Ликон, в раздражении расхаживая меж столами:
— Спрашивай! Может быть, я пойму, наконец, что ты имеешь в виду.
И Сократ спросил:
— Скажи, как ты назовешь того, который, убивая или изгоняя другого, делает это несправедливо: сильным или слабым — будь то тиран или оратор?
— Сильным назову его.
— Но ведь, судя по твоим словам, сила есть благо, а как же можно благо примирять с несправедливостью?
— Я и не собираюсь их примирять, но скажу, что слаб и жалок тот, кто несправедливо убит или изгнан.
— Вот тут-то мы и расходимся, Ликон, потому что убийцу я считаю еще более жалким и несчастным.