И замечал Сократ: тая в душе озлобленность к аристократам, Анит, став вожаком народа, ни в чем не проявлял жестокости, наоборот: он сразу объявил амнистию противникам, и не только видным олигархам, но и самим оставшимся в живых во время мятежа тиранам и среди них даже Хариклу с его кровавыми руками, и принял к тому же закон, под страхом смерти запрещавший преследование олигархов.
«Слава богам, пришел конец кровопролитию в Афинах!» — радовались афиняне; простаки же, увидев в том заслугу своего вождя, прославляли доброту его души. И мало кто знал из сограждан, что умиротворение Анита исходит не из добродетели его, а из трезвого расчета — подольше насладиться властью, ибо Спарта, глаз не спускавшая с Афин, узнай она о расправе над олигархами, сейчас бы свергла народовластие…
И, владея множеством кожевен, которые ему вернул народ, будучи богат, Анит, подлаживаясь к беднякам, ходил в простом, суровой ткани хитоне, речи свои уснащал простонародными выражениями, многих бедняков знал в лицо и по имени. Запросто расхаживал по агоре, заглядывая на базар, останавливался поболтать с народом, расспрашивал знакомых о семье, здоровье, а, задабривая нищих и голодных, расплодившихся в войну во множестве, распорядился выставить для них у пританея[151] котлы с горячей похлебкой, которой, бывало, и сам не гнушался отведать черпак, говоря для очереди бедняков: «Неплохо! Совсем неплохо».
Страждущих он успокаивал щедрыми посулами скорых перемен к богатой, сытой жизни, а пока что выдавал по жребию пособия нуждающимся, и те, кому посчастливилось выиграть вспоможение, кричали: «Слава Аниту!»
И пока Анит задабривал простолюдинов похлебкой, подачками и сладкими речами, демократы-богачи, в войну набившие себе карманы поставками оружия и снаряжения для войск и кораблей, все больше богатели на базарной спекуляции продуктами, и в то время как простой народ бедствовал, едва сводя концы с концами, богатеи в окружении прислужников-рабов жирели в роскоши и удовольствиях; и снова расцветал порок, и падала вера в богов у сограждан…
Но видел, замечал Сократ, как вместо пошатнувшейся веры в божественные установления пробуждается у афинян, особенно из молодежи, стремление найти источник всех несчастий и неравенства в Афинах; и устремился к страждущим, дабы вместе с ними в нескончаемых беседах о добре и зле, невежестве и знании, красоте и безобразии стараться в меру сил своих просвещать умы сограждан…
И, прослышав о Сократовых беседах, шли к нему на выучку все новые из любознательных: Гермоген, Аристодем, Федон, Критобул и самый юный из учеников Сократа Аполлодор, а также и другие; а за ними следом хлынули в Афины изгнанные прежде софисты, предлагая всем желающим уроки красноречия за плату.
И, научаясь мыслить по-сократовски, стремились подражать ему ученики и в добронравии, и поэтому ссор между ними не было; когда же постаревший и седой, но все еще горячий Эсхин поссорился с Критобулом, а кто-то посторонний, желая укорить Эсхина, спросил его: «Куда же девалась ваша дружба с Критобулом?», то Эсхин ответил: «Она спит, но я разбужу ее», и, отправившись к Критобулу, спросил: «Неужели ты считаешь меня таким жалким и неисправимым, что я в твоих глазах не заслуживаю даже вразумления?» — «Нет ничего удивительного, — ответил ему Критобул, — что именно ты, стоящий выше меня во всех отношениях, первым понял и в этом случае, как надо поступить». И ссоры как не бывало.
С великой любовью к Сократу вкушали общение с ним ученики его, и даже те, кто по какой-либо причине отходил от учителя, не забывали его. И когда случилось киренянину Аристиппу, расставшись с Сократом, заработать в чужеземных городах кучу денег за уроки красноречия, то в подарок учителю прислал он двадцать мин[152]. Да только Сократ, сказав, что даймоний его запрещает ему принимать эти деньги, отослал их обратно, несмотря на брань и слезы Ксантиппы, которой надоела вечная в доме нужда.
…Как-то раз шел Сократ по городу и, встретив в переулке приятного собой и скромного по виду молодого человека с живым, любознательным взглядом, загородил ему дорогу посохом и спросил:
— Не скажешь ли ты, любезный юноша, куда следует пойти за мукой и маслом?
И юноша бойко ответил:
— На рынок, конечно!
— А за мудростью? — спросил лукаво Сократ.
И удивленный юноша не нашел что сказать.
— Ступай за мной, я покажу, — пообещал Сократ и привел к своим друзьям нового ученика, Ксенофонта[153].
А вскоре обрел Сократ другого юношу-ученика, Аристокла по прозвищу Платон[154], что значит «широкий» и встрече этой предшествовал сон Сократа, что будто сел ему на грудь птенец священной птицы лебедя и, вдруг покрывшись перьями, взлетел под небеса с дивным пением. И, проснувшись, все недоумевал Сократ, к чему бы этот сон, а на следующий день у театра Диониса, где он беседовал с друзьями, подошел к нему Платон, и, поговорив с ним, Сократ вдруг вспомнил сон и сказал Притону: «Вот он, мой лебедь!»
Грамоте учился Аристокл у некоего Дионисия, а гимнастике — у борца Аристона из Аргоса, который и дал ему прозвище Платон за крепость телосложения. И, выступая борцом, участвуя в Истмийоких играх, призван был Платон мусическими музами для живописи и сочинения стихов и стихотворных драм, и в день, когда встретился с Сократом, нес он свою трагедию в театр, дабы выступить с ней в состязаниях, но, услыхав беседу Сократа, так был поражен, что пришел домой и сжег свои сочинения, воскликнув словами Гомера:
— Бог огня, поспеши: ты надобен нынче Платону!..
И с той поры не отходил Платон от учителя.
И, выйдя из пределов Аттики, проникло почитание Сократа в чужеземные города, и, прислав к нему богатые дары, приглашали его погостить и царь Македонии Архелай, и правитель Краннона Скопас, и властитель Ларисы[155] Еврилох, и прочие другие. Но Сократ с улыбкой отвергал подарки владык и родину покинуть отказался, говоря:
— Правителям угодны льстецы, а я льстить не умею. Да и какая польза от странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя?..
И гневалась Ксантиппа за отвергнутые дары, и корила его непрестанно, ибо, кроме первенца Софрониска, вступившего в седьмой год жизни, родила Ксантиппа в эту пору малыша Менексена, и требовалось быстро подрастающих детей кормить и одевать, доходы же Сократа от виноградника, осла, козы и десятка кур слишком были незначительны. И лишь один Критон умел утихомирить Ксантиппу кошельком с серебряными драхмами, тайными для Сократа, ибо денег он не принимал и от друзей, а лишь съестное вспоможение.
Глава седьмая
ПОЗНАЮЩЕМУ ВОЗДАМ!
Сократ… осмелился поставить истину выше Афин, разум — выше узкой национальности.
вскоре же, на четвертом году от конца войны[156] объявился у Сократа слушатель — сын демагога Анита юноша Анит. И видя его постоянно в роскошных, царских одеяниях, всегда навеселе от каждодневных возлияний Вакху и к тому же грубым и заносчивым, вознамерились прогнать его друзья Сократа, но учитель не велел, говоря, что всякому, кто бы он ни был, необходимо открывать дорогу к знанию и добродетели. И, побеседовав с Анитом-младшим, определил его Сократ как юношу глубокомысленного и добродетели умом не чуждого.
Сын же Анита, покоренный речами Сократа и неприхотливостью жизни его самого и учеников его, скинул с себя дорогой, топазового цвета хитон, расшитый золотыми цветами лотоса и, опростившись, ходил теперь за Сократом в домотканом хитоне, босой и вместо трости эбенового дерева с обыкновенной сучковатой палкой в руке.
И, слушая Сократа, молодой Анит наведывался к софистам, беря у них уроки диалектики и красноречия. И открылись глаза ему на неправедную жизнь отца своего, Анита, и стал он изводить того укорами властолюбивому нечестию его и лицемерию.
152
Мина — довольно крупная денежная единица, приравнивалась к 100 драхмам, тогда как стоимость быка во времена Сократа составляла 50 драхм.
153
Впоследствии великого историка древности, кроме исторических и философских сочинений, написавшего воспоминания о Сократе.