Еще несколько дней назад, стиснув до боли зубы, напрягая каждый мускул и нерв, забыв все на свете, летели они навстречу трассирующим пулеметным очередям и снарядам, ловили в прицел паучью свастику "юнкерсов", крутились в смертельной карусели с "фокке-вульфами". И вот - десятидневный безмятежный отдых. Такое поощрение боевая эскадрилья завоевала поистине небывалым боевым успехом - 183 из 365 сбитых вражеских самолетов было на ее счету. Шесть из двенадцати Героев Советского Союза полка служили в 3-й АЭ.
Мне эта эскадрилья особенно дорога. Я вырос в ней как летчик. Наверное, это и учел полковник Корешков, когда выписывал мне отпускное удостоверение и ходатайство о предоставлении отдыха в профилактории вместе с супругой.
Не обошло весеннее счастье и отчий дом. Среди дня над маленьким домиком у Старой Ладоги появился ветеран авиации, всем известный биплан У-2. Родители и Сашенька сразу поняли, кто махал рукой из кабины, улетая в сторону тылового аэродрома, где теперь базировался 1-й учебный полк. А часом позже на старенькой "эмке" командира полка я подкатил к заветному крыльцу в деревне Позем.
Как всегда, слезы радости и печали, домашний стол, суета, расспросы о живых и погибших. Вместе с родителями, Сашей и Галочкой, которая в свои полтора годика была ужасной говоруньей и не слезала с моих рук, я радовался короткому семейному счастью. А к вечеру следующего дня увез супругу в Бернгардовку.
В большой и светлой комнате, где мы поселились, шума и веселья было не меньше, чем в номерах летчиков. Песни, шутки перемежались рассказами о взлетах, посадках, боях и штурмовках. Сашенька с удивлением смотрела на дружную семью летчиков, которых знала заочно по моим рассказам, то и дело всплескивала руками: "Господи, взрослые дети - говорят про смерть, а сами смеются, как будто это не война, а игры". Потом вдруг вспоминала Кожанова, Васильева, Байсултанова и многих других наших друзей и, всплакнув, уходила на веранду.
Но о самом тяжелом человеческом горе она узнала на третий день пребывания в профилактории. Вечером нас навестили бывавшие у моих родителей в Старой Ладоге начальник политотдела авиации флота полковник Сербин и начальник штаба дивизии подполковник Ройтберг. Они сообщили, что завтра из Алма-Аты поездом приезжает майор Леонид Георгиевич Белоусов. Ройтберг показал бланк срочной телеграммы: "Иван, Петро. Черти, встречайте поезд № 6, еду воевать. Леонид".
- Понимаешь, Василий, с каким намерением этот геркулес без обеих ног едет? - сказал Иван Иванович Сербин. - Во всех его письмах за последние два месяца сплошные намеки: летать хочет.
- Ума не приложу, как можно летать без ног, - мрачно вздохнул Петр Львович Ройтберг. - Встретим его, неугомонного, привезем сюда, отдохнет пару недель, а потом подберем в городе квартирку на первом этаже, и пусть выписывает жену с дочерью. Ему одному и жить-то нельзя, а он пишет - "еду воевать".
Вечером я рассказал Саше о Белоусове, с которым впервые встретился в Кронштадте в 1941 году, когда шестеркой на И-16 мы улетали на полуостров Ханко прикрывать войска и флот в глубоком тылу врага. Леонид с тяжело больными ногами летел тогда с полуострова в ленинградский госпиталь. Уже на Ханко я узнал подробности его трагической судьбы - сам он ни словом о себе не обмолвился из боязни вызвать сочувствие.
Это началось в туманном и вьюжном феврале 1938 года на одном из балтийских аэродромов. Нес дежурство заместитель командира эскадрильи 13-го авиаполка старший лейтенант Белоусов. По сигналу тревоги его истребитель взмыл в воздух и сразу окунулся в густую снежную мглу. Выйдя по приборам за плотный слой облаков, он обнаружил иностранный самолет и преградил ему путь в сторону наших объектов. Выполнив задание, Белоусов повернул на свою базу, но метель еще больше сгустилась, стерев границу между воздухом и такой же белой землей. Тогда еще не было приборов, помогающих летчику найти эту границу. Леонид сделал три захода на посадку, но земли не увидел, а бросать машину и прыгать с парашютом не захотел. Наконец, планируя, зацепил лыжами о землю, шасси отлетело, винт ударил лопастями о мерзлый грунт, лопнул бензобак, высоко взметнулось облако дыма и огня.
Подоспевшие товарищи с трудом вытащили Белоусова из-под горящих обломков. Санчасть, госпиталь...
Мучительно, долгие дни и ночи, лежал Леонид Георгиевич на госпитальной койке, весь в бинтах, с плотной повязкой на глазах, ни разу не застонав, только скрипел зубами, такой нестерпимой была боль от ожогов, но еще нестерпимей была мысль, не дававшая покоя ни ночью ни днем: "Целы ли глаза? Вижу или ослеп?"
Он знал о категорическом запрете врачей, но ему хотелось сорвать ненавистную повязку. От этого зависела жизнь. И однажды Леонид Георгиевич не выдержал, приподнял украдкой бинт, и лежащие рядом впервые услышали его крик:
- Вижу! Вижу, я вижу! Друзья, я буду летать!
На крик прибежали врачи и сестры. Они решительно потребовали опустить повязку. Он молча повиновался. Теперь душа была спокойна. Никто из больных и сестер не понимал, как может радоваться этот прикованный к постели обезображенный человек, испытывающий мучительную боль. Они не знали, что мысленно он уже был там, на аэродроме, в синеве неба вместе с друзьями.
Не скоро удалось ему покинуть больничные "хоромы". Из госпиталя передали знаменитым ленинградским хирургам. Тридцать две пластические операции сделали они летчику, пересаживая кожу на лицо, наращивали нос, веки, губы. Леонид Георгиевич молча терпел, сжимал зубы и обожженные кулаки. Он готов был вынести все, лишь бы вновь окунуться в родную стихию. И он добился своего - вступил в строй, так и не долечившись до конца.
В полку не успел осмотреться, как началась война с белофиннами, и никакие силы не могли удержать его на земле. С марлевыми повязками и защитной маской на еще не зажившем лице он по два-три раза в день поднимает в ледяной воздух свой истребитель: ведет друзей на разведку, штурмовку. Воевал он искусно и смело - прирожденный воздушный боец. Высоко была оценена боевая деятельность летчиков 13-го ИАП. Командиру полка И. Г. Романенко, его заместителю П. В. Кондратьеву и командиру звена В. М. Савченко было присвоено звание Героя Советского Союза, а большая группа летчиков, в том числе и Белоусов, была награждена орденами Красного Знамени. Он получил свою первую награду в Петергофе из рук наркомвоенмора. Присутствовавший здесь секретарь ЦК А. А. Жданов с особым вниманием посмотрел на Белоусова, тепло поздравил балтийского истребителя и, немного помолчав, сказал как можно мягче:
- А сейчас вам надо временно прекратить полеты. Возьмите путевку, поезжайте на юг, долечитесь до конца. Поберегите себя для нашей авиации. Предстоит еще много боев...
Как благодарен был потом Белоусов Андрею Александровичу Жданову за внимание и заботу. Вовремя попал он снова в руки опытных врачей: ожоги давали о себе знать. И снова госпиталь, операции, мучительная боль... В первый день войны с фашистской Германией эскадрилья капитана Белоусова поднялась в воздух, готовая отразить внезапные удары по объектам и кораблям полуострова Ханко. Каждые новые сутки войны усиливали напряженность боев, белоусовские летчики почти не вылезали из кабин своих "чаек".
Трудно приходилось летчикам Ханко. Неравные, тяжелые бои, удары по войскам и кораблям врага, взлеты и посадки под непрерывным артиллерийским обстрелом, земляные и железобетонные работы по укрытию самолетов, техники, горючего и жилья изматывали вконец. Но люди равнялись на командира. Росло его мастерство, увеличивался боевой счет. Здесь, на Ханко, вместе с Леонидом Георгиевичем сражались прилетевшие на усиление из Таллина замечательные летчики Антоненко и Бринько, ставшие в июле сорок первого Героями Советского Союза. Белоусов был награжден вторым орденом Красного Знамени. У него открылись старые раны, стала побаливать нога. Он боялся сказать об этом врачу: как бы не отстранил от полетов. Но боль стала невыносимой. Как-то после боя техник и механик помогли Белоусову вылезти из кабины, позвали врача... Заключение было кратким: "Нога опухает, пульса нет, необходима срочная госпитализация". На этот раз ни уговоры, ни телеграммы с просьбой лечиться на месте не помогли. Белоусов сел на самолет, требующий капремонта, и перелетел в Кронштадт. Здесь-то мы и познакомились. А в декабре 1941 года, вернувшись с полуострова Ханко, я узнал, что капитан Белоусов все-таки сумел уговорить врачей не класть его в госпиталь в столь тяжелое время и продолжал летать, прикрывая водную магистраль, а затем ледовую Дорогу жизни через Ладогу. С ногой становилось все хуже. После одного из таких полетов его вытащили из кабины на руках. Долго с поникшей головой сидел он на патронном ящике, потом, хромая, добрался до санчасти и попросил медсестру снять унты сам уже не мог.