С каждым днем накал штурма возрастал, авиация наносила массированные удары. Только 7 апреля было совершено около 4800 боевых вылетов, а 9 апреля - в последний день штурма - участвовало 1500 бомбардировщиков и штурмовиков. Вечером поверженный гарнизон капитулировал. Пала вековая цитадель прусского милитаризма.
Не делая передышки, войска 3-го Белорусского фронта и силы Балтийского флота приступили к ликвидации земландской группировки врага. Гитлеровское командование прилагало все усилия, чтобы задержать продвижение наших войск к порту Пиллау, через который на боевых и транспортных кораблях фашисты спешили вывезти войска и боевую технику в западные порты Балтийского побережья. Ожесточенные сражения на узком участке фронта продолжались до 25 апреля. Авиаторы Балтики оказали фронту существенную помощь. В порту Пиллау они потопили и повредили большое количество кораблей и судов, закупорив фарватер выхода в море, и эвакуация фашистских войск была сорвана. В захваченном затем порту было обнаружено 115 потопленных судов, в том числе десять крупных транспортов, танкер, две подводные лодки и плавучий док.
С разгромом земландской группировки и взятием Пиллау полк вместе с другими авиачастями перебазировался на аэродромы померанского побережья. 1 и 3 мая балтийские торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики под прикрытием истребителей разгромили основные силы боевых кораблей и транспортов на коммуникациях южной Балтики. Были объяты пожаром фашистские пираты линкор "Шлезен", крейсеры "Орион" и "Принц Ойген", десятки миноносцев, сторожевых кораблей, тральщиков и быстроходных барж. Они были потоплены или сильно повреждены. Гитлеровцы, по существу, лишились огневой поддержки с моря, и 5 мая военно-морская база Свинемюнде пала. Только небольшая группа войск и кораблей, бежавшая на остров Рюген, сопротивлялась еще пять дней, но также была разбита силами Балтийского флота и 10 мая капитулировала.
В день падения Свинемюнде наш полк получил приказ - срочно вернуться на восток, в район Паланги, где враг, зажатый между Тукумсом и Либавой, имея более двухсот тысяч войск - остатков армий "Север", - упорно оборонялся, не соглашаясь сдаться.
К вечеру 6 мая полк второй раз за весну собрался на полевом аэродроме Аглонен восточнее Паланги. Чуть свет на правом фланге полкового строя уже колыхалось бархатное полотнище гвардейского знамени. Позади строя в два ряда стояли 57 боевых самолетов Ла-5 и Ла-7. Мне, прошедшему с полком всю войну, было радостно видеть и самолеты, стоявшие теперь без всяких укрытий и маскировки, и летчиков, готовых ринуться в бой.
Мы с начальником штаба и замполитом обошли строй. Сколько раз в беде и в радости смотрели в глаза своих питомцев, были минуты, когда после такой встречи приходилось кое-что менять в составе боевых групп. Но сейчас я чувствовал одно - каждый летчик хотел, чтобы ему первому доверили подняться на задание.
Вот и настал долгожданный день - началась последняя крупная операция по разгрому остатков некогда могущественного вермахта, грозившего поработить мир. Полк разделен на три боевые группы: первая - для блокировки аэродрома восточнее Либавы, вторая и третья - для перехвата вражеских самолетов западнее курляндского побережья.
Подана команда: "По самолетам!"
8 мая наши войска с востока и юга до предела сжали кольцо окружения. В середине дня начался решительный штурм. Полку вновь предстояло блокировать аэродром, где еще находилось до 80 самолетов, которые немцы прикрывали усиленным огнем зениток и истребителями.
Перед вылетом ко мне подошел командир 3-й эскадрильи капитан Федорин.
- Разрешите обратиться, товарищ командир!
- Что, Анатолий Ильич, есть неясность в задании твоей группы? - спросил я этого отважного и решительного в бою комэска.
- Нет, задание ясно. Я по другому вопросу. - Федорин немного помялся и вдруг выпалил: - Разрешите мне возглавить все три группы, задание выполню точно, не беспокойтесь. - Покраснел и, вконец смутившись, добавил: - Вы же знаете, какой там зенитный огонь. А вчера и в вашем самолете оказалось пять дырок...
- Ах, вот оно что! - Я не мог сдержать улыбки, а в горле предательски запершило, никак не мог вымолвить слова. - Значит, тревожишься за жизнь командира?
- Не только я, - ответил Федорин. - Все так думают. Надо ведь поберечься. Один вы остались от сорок первого, да и семья... А мы молодежь... - Он опустил голову и смолк.
Я уже справился с волнением и сказал как можно спокойнее:
- Задание трудное, а старших я менять не привык, и чему быть, того не миновать. Задача блокирования, повторяю, тяжелая. Немцы будут огрызаться до последнего. И уж раз так заботишься обо мне, поставлю твою восьмерку вместо капитана Бегуна в верхний ярус - против их патрулей. Там у тебя и твоего боевого зама Столярского будет возможность показать себя, да и нам внизу спокойнее ловить этих гадов на взлете. А теперь иди, удачи тебе, а капитана Бегуна пошли ко мне. Ему тоже нужно внести кое-какие поправки...
В 11 часов 30 минут три группы "лавочкиных" на предельно малой высоте внезапно выскочили с двух сторон аэродрома. Мы с Бегуном заняли боевой порядок на высотах 800-1500 метров, не допуская взлета вражеских истребителей, а Федорин с двумя четверками круто пошел вверх на восьмерку патрулей - "фокке-вульфов". Там "лавочкины" на высоте четырех тысяч метров завязали воздушный бой.
Спокойные команды Федорина давали понять, что помощь его группе не нужна. Через две-три минуты боя из "свалки" ревущих истребителей вывалились две горящие машины - это были "фокке-вульфы". А мы, энергично маневрируя в сплошном зенитном огне, продолжали караулить тех, кто еще попытается улизнуть.
Минут через пять я услышал голос Федорина:
- "Тридцать третий"! Наверху чисто, работайте спокойно. Я мельком взглянул на часы. Оставалось еще минут десять
блокады, но как они долго тянулись в этом огненном аду! Учитывая обстановку, я подал команду:
- "Соколы", поднять эшелон до двух пятьсот! Я - "Тридцать третий"!
Это был не страх за себя. Рисковать летчиками в сплошном зенитном огне не было смысла. Тем более что наши ударные силы уже подлетали к порту и взлет какой-то пары "фокке-вульфов" уже ничего не мог изменить. Но "фокке-вульфы" и не пытались взлетать. А когда наши бомбардировщики и штурмовики, нанеся удар, начали отходить, из одного большого ангара вырулил четырехмоторный самолет и начал разбег для взлета.
"Ну, ловкач! Видимо, под шумок решил проскочить на бреющем южнее Либавы", - подумал я, наблюдая за взлетающим "кондором".
- "Ноль шестнадцатый"! (Позывной Шестопалова.) Видишь, взлетает большой?
- Вижу. Я - "Ноль шестнадцатый", атаковать?
- Только за зоной огня, над озером.
- Вас понял, - зазвенел в наушниках голос Шестопалова. Четверка Ла-5, теряя высоту, погналась за удирающим
"кондором", видимо до предела набитым офицерскими чинами. Через три минуты последовал короткий доклад Шестопалова:
- "Тридцать третий"! Я - "Ноль шестнадцатый", большой горит на земле, пятьсот метров от берега. Возвращаюсь.
- Молодец, Коля! - ответил я без позывных.
Вскоре все наши самолеты приземлились на своем аэродроме. Техники начали осмотр и подготовку к повторному вылету, а мы, летчики, сели в большой курилке передохнуть и накоротке разобрать ход боевого задания.
То, что фашистские летчики после нашего ухода начнут перелеты на запад, меня мало беспокоило. Их ожидали несколько патрулирующих над морем групп нашей истребительной дивизии.
Закончив разбор, я поблагодарил летчиков за успешные действия, а капитану Федорину сказал:
- Предстоит еще один вылет на блокирование аэродрома, подберите группу в составе двадцати четырех самолетов. Поведете ее вместо меня, а я восьмеркой слетаю на перехват в море.
Перед вылетом группы Федорина на блокирование аэродрома в Либаве, штаб полка получил срочное сообщение штаба ВВС флота - "8 мая на рассвете несколько групп ФВ-190 на малой высоте с аэродромов Курляндского полуострова улетели на запад и взяли курс на Гамбург. Многие летчики из-за навигационных ошибок и тумана совершили посадки в Дании и Швеции. Все пилоты арестованы и будут переданы советской стороне".