Всю ночь они просидели в часовне, и долго потом будут они вспоминать эту ночь, которая свела их теснее, укрепила ослабевшие родственные связи, вновь сделала их семьей – большой семьей Моту – Новелли – Гонзаго.
Когда свет свечей поблек в косых лучах солнца, проникшего в часовню, они поцеловали отца и вышли. Отец был с ними, они оставили только его тело, а он хотел показать им, где он жил и чему радовался в этом городке.
Цветы, беленые домики и где-то за ними синяя гладь озера. Что может быть чище и спокойнее горного озера? Когда они вышли к нему, оно сияло ледяной безмятежностью. Стеснившиеся горы напоминали о величавости покоя, а синева воды – о незамутненной чистоте.
Все втроем они сели на большой валун и, прижавшись друг к другу, смотрели на озерную гладь, будто вглядываясь в начало вечности.
Марселу обнял брата и сестру за плечи, в глазах его стояли слезы. «Вы под моей защитой, – словно бы сказал он сестре и брату, – теперь я старший, а сильным меня сделал отец».
Марселу помнил, с каким искренним восхищением смотрел на него всегда папа и каким чувством превосходства наполняло его отцовское восхищение. Тогда он чувствовал его заслуженным, считал, что он вправе смотреть на отца свысока, так же как смотрит на него мать, и был заодно с ней в этом пренебрежении. Но теперь-то он понимал, что восхищение – только знак любви, восторженной и щедрой.
Как восхищают теперь Марселу его малыши – щенячье любопытство Марселинью, косолапые шажки Алисии и Жуана. А что если бы они вдруг возгордились своими толстыми ножонками и пожелали сохранить их навечно? Вышло бы смешно и глупо. В бизнесе он сам был вот таким же косолапым несмышленышем, и отца восхищали его первые шаги только потому, что отец любил его.
«Я виноват перед тобой, папа, – думал Марселу. – Мы с матерью доставили тебе столько горьких минут… Ты не был сильным человеком, но, любя нас, взял на себя тяжелую ношу забот, нес ее достойно и нуждался в поддержке. А мы, ради которых ты преодолевал себя, осуждали каждое проявление твоей слабости, без конца были недовольны тобой… Теперь-то я понял: ты чувствовал это осуждение, но твоя любовь помогала тебе нас простить».
Да, зная свою вину, Марселу не ощущал мучительных угрызений, потому что чувствовал отцовскую любовь и отцовское прощение.
Из-за неприязни Бранки Леу был всегда изгоем в семье, не похожим на других, не любимым матерью. Но Арналду был привязан ко всем детям одинаково, он не мог защитить Леу, зато его привязанность уравнивала мальчика с братом и сестрой, помогала ощутить с ними родство. И теперь любовь к Арналду сближала их всех и роднила.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, осиротевшие, но обогащенные любовью.
Так же тесно прижавшись друг к другу, стояли они на отпевании, куда пришло довольно много народу. Арналду прожил здесь недолго, но ведь в любом маленьком городке каждый человек на виду, а уж приезжий тем более.
К детям подходили, говорили добрые слова об их отце, он запомнился многим человеком добрым, терпеливым, мужественным. Вспоминали, что он частенько страдал от радикулита, но никогда не жаловался и не раздражался. И надо же, умер так внезапно, в одночасье – от разрыва сердца… Не знал, что смерть так близко, ему бы еще жить да жить… Вот и домик себе купить собирался. Все ходил, присматривал, только никак решить не мог – поселиться поближе к озеру или повыше в горах. Видно, горный воздух был не по нему: не выдержало сердце. Что-то в этом роде говорили подходившие к детям жители, выражая свои соболезнования, и все трое кивали в знак благодарности.
Потом все трое еще раз простились с отцом, еще раз повинились перед ним и поплакали, затем проводили его в последний путь до небольшого здания – крематория.
Старенький служитель пообещал им выдать урну через два часа, и они снова пошли на озеро. Все время, пока отец лежал в часовне, они чувствовали его присутствие. Он был другим, незнакомым, но он был с ними. А теперь вокруг была пустота и хотелось смотреть только на небо. Ощущение живой отцовской любви не рассеялось, а вот плоть ушедшего детям приходилось ткать из воспоминаний. Они торопливо перебивали друг друга: «А помнишь, а помнишь…»
Прошлись и по кладбищу, где царил покой, – уютному, маленькому, с дорожками, посыпанными мелким гравием.
– Наверное, папе понравится лежать здесь, – сказала Милена. – Он ведь сам уехал из Рио и не хотел туда возвращаться.
– Может, ему хотелось, чтобы каждую годовщину мы приезжали сюда к нему, ходили на озеро, смотрели на небо, думали о том, что он завещал нам, и понемногу взрослели, – продолжил мысль сестры Леу.
– Скорее! Его нельзя кремировать! Мы лучше похороним его здесь, – торопливо проговорил Марселу, и они бросились к крематорию.
Всех подгоняла одна только мысль: «Только бы… Только бы…»
Они успели.
– Мы были сейчас на кладбище и решили… – начал Марселу.
– И правильно решили, – тут же подхватил старичок, – а то у меня в хозяйстве неполадки, техника встала. По чести сказать, нечастое у нас дело – кремация…
Все трое облегченно вздохнули. Босоногий мальчишка сбегал за могильщиками, с ними быстро договорились. Деревенских парней, которые согласились понести гроб, нашли без труда, и вот скромная процессия потянулась в сторону кладбища, по дороге к ней присоединялись местные жители. Когда они добрались до тенистого кладбища, могила была уже готова.
Гроб опустили, каждый кинул горсть земли, постояли, вытерли слезы и разошлись. Все, кроме детей. Они смотрели на каменистый холмик, смотрели вниз на долину, вверх на высокие горные кряжи, вздымавшиеся невдалеке, и чувствовали: отец остается здесь в тишине и покое. Он с благословением отпускает их в тот суетный мир, который был оставлен им, пусть и не по собственной воле, зато по воле Того, Кто наделяет каждого собранными им за жизнь плодами.
– Спи с миром, папочка, – сказали дети, – мы будем приезжать к тебе.
Им было легко уходить, они не чувствовали, что разлучаются с отцом, и с усердием занялись теми делами, которые являются непременными при устройстве на новом месте.
Они попросили бывшую хозяйку отца, смуглую горбоносую женщину, у которой он снимал половину дома совсем рядом с озером, присматривать за могилой и оставили свои телефоны, если ей понадобится о чем-то их известить.
– А могильную плиту заказать у вас можно? – спросил Марселу.
– Пойдемте покажу где, – сказала хозяйка, накидывая цветастую шаль.
– Мы закажем, а вы присмотрите, как поставят, – попросила Милена, – и нам позвоните, мы приедем.
– Не беспокойтесь, сделают как надо, – успокоила ее женщина.
У каменотеса они долго выбирали плиту, но потом выбрали не плиту, камень – угловатый, причудливый – и попросили отшлифовать небольшое местечко сбоку и написать: «Арналду Моту» и дату рождения и смерти.
– Папе бы понравился, вон какой самостоятельный, – сказал Леу, поглаживая камень, и все невольно улыбнулись.
Их покорный терпеливый отец вырвался в конце жизни на волю и, по всему чувствовалось, наслаждался ею.
Они заплатили каменотесу, заплатили хозяйке, простились. А потом зашли еще в церковь – заказали заупокойную службу.
Когда они подошли к гостинице, их уже ждала заказанная машина.
– Зачем только номер заказывали? – переглянулись они. – И вещей-то никаких нет. Забирать нечего.
Попрощались с хозяином, протянули деньги.
– Да за что ж с вас брать? – пожал он плечами. – Грешно.
– Возьмите, отца помянете, – сказал Марселу.
– Это дело другое, грешно не взять, – серьезно сказал хозяин и взял деньги. – Достойный был человек.
Поблагодарили. Сели в машину. Только тронулись – и навалилась усталость, и они, прижавшись друг к другу на заднем сиденье, уснули и проспали как малые дети всю дорогу.
Глава 7
Бранка расстроилась, разнервничалась, узнав, что Арналду похоронили в Рибейру.